Публикуемый ниже материал, по имеющимся у нас сведениям, впервые вышел из печати за границей в 30-х годах нашего столетия, подписанный инициалами А. Н. и с тех пор неоднократно там переиздавался. Мы печатаем текст по Мюнхенскому изданию 1949 года, осуществленному православным детским приютом "Добрый самарянин".

Как часто в наше время раздаются голоса, что жизни за гробом нет, что мiр потусторонний — выдумка, что для человека всё кончается смертью. Кто говорит это? Да, к сожалению, многие из так называемых “людей образованных”, которые “сознательно или бессознательно содействуют пропаганде воинствующих безбожников — антихристов, которые, отвергнувшись от Христа — Начальника жизни и смерти, тем самым встали на сторону диавола — начальника смерти духовной.

На чём же основано у них такое мнение? Грустно и стыдно отвечать, а надо: на отсутствии о п ы т а, на котором только и основывает свои знания рассудок, и на недостаточности религиозного образования, даже на полном религиозном невежестве, — ни знаний нет у таких людей, ни духовного опыта, никто из них не потрудился даже познакомится (не говоря уже — изучить) и вдуматься в творения и жизнь великих наших подвижников, а сердце их, — гордо отрицающих всё, что не поддаётся рассудку, — глухо и слепо к красоте и величию Божьего мiра, чтобы созерцание этой красоты, их, как св. великомученицу Варвару, привело к познанию Творца вселенной. Они, люди эти, верят лишь тому, что признаёт их разум, что познают лишь наши жалкие пять чувств; люди эти не хотят знать о жизни д у х а, лучшей и высшей части человеческой природы. Книг, отрицающих их однобокие понятия, они читать не желают, говорят с чужого голоса, злословят то, чего сами не изучали. Ведь, чтобы приготовить какое-либо кушанье или сшить сапоги, и то надо предварительно поучиться, а легко рассуждать о вере берётся всякий, кому только пришла охота пофилософствовать, и даже не задаётся вопросом — честно ли так авторитетно рассуждать о том и отрицать то (мы уже не говорим о диавольских насмешках), о чём ты и понятия не имеешь? Особенно любят господа атеисты свои безумные разглагольствования подкреплять тем бесстыдным и совершенно ложным утверждением, будто в с е н а с т о я щ и е у ч ё н ы е не веруют в Бога. На эту удочку они поймали и ловят до сего времени многих простецов. А между тем, какая это бессовестная ложь! Мы потом в беседе этой словами самих учёных докажем, как ложно это гнусное обвинение, возводимое на них атеистами.

Можно всю жизнь прожить без Христа и без христианского учения. Можно не верить в христианское учение, можно без Христа сделать свою жизнь лёгкой и приятной; но нельзя без Него пройти через мрачную долину с м е р т и и ещё менее — через Страшный Суд. Неверие старается скрыть это и от себя, и от других, выставляя свои, якобы, “убеждения”, что “там”, на “том свете” не может быть ничего страшного, вроде “ада” и “вечного мучения”... Но если можно скрыть от людей свой страх и своё опасение перед вратами смерти и будущей жизни, то это ещё не значит их уничтожить, а тем более доказать, что ни ада, ни вечных мучений не существует. У более откровенных и честных из неверующих бывают такие часы и минуты, когда они свободно раскрывают пред людьми борьбу и скорбь своего сердца... Из сердца и совести многих тысяч неверов нередко вырывается восклицание: “А что, если это правда, что говорит Евангелие?” И это боязливое восклицание мы слышим в их шумном веселии и в их насмешках и глумлениях над религией, и в их убеждённых речах неверия. На всё это можно сказать только одно: да Евангелие говорит правду, в нём заключается Божественная истина, о которой говорит Иисус Христос: “Моё учение не Моё, но пославшего Меня. Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении — от Бога ли оно”.

Нужно заметить вообще, что в предметах веры безопаснее меньше умствовать и больше верить: смиренное признание своего невежества иногда лучше знания. Пытливость человеческого ума с его гордыми притязаниями на “разоблачение” тайн веры, собственно, страшна не для небесной истины, ибо она выше всякого мудрствования, а для тех, которые злоупотребляют разумом. Восставать против небесного учения сомнениями и прекословиями — значит метать стрелы в небо: небо не страшится от них ран и поражений и не имеет нужды отражать их; они опасны для тех только, которые пускают их над своими головами.

Заметьте — неверующие всегда желают умереть внезапно, вернее избежать смерти через смерть бессознательную. Такое желание — или ощущение ужаса, или ощущение тупого отчаяния скрытое под маской равнодушия. Во всяком случае такая смерть есть результат жизни бессмысленной. Настолько легка, спокойна радостна смерть истинно-верующих христиан (вчитайтесь и вдумайтесь, как умерали наши праведники!), настолько она страшна и мучительна для неверующих или для людей, взявших свою веру не из Божественного Откровения.

Лев Толстой, например, создал свою особую веру и ему пришлось на 82 году жизни предстать самому со своей верой пред лицом смерти и умер он ... жестоко и трагично. Это потому, что религия, которую он создал, была не прочная, призрачная религия. Она была лишь временной формой его успокоения. Он и перед смертью всё ещё искал Бога, не будучи доволен своей религией. Несомненно, что в последние годы он упорно думал о смерти, но... почвы под собой перед этой надвигающейся на него смертью он не чувствовал. Непрочность его религиозного мiровоззрения была характернейшим свойством его рационалистической философии. Так, например, за два дня до ухода своего из Ясной Поляны, т.е. 26 октября 1910 г., в письме своём Черткову, высказывая свои воззрения на настоящую и будущую жизнь, прибавляет: “Иногда это мне кажется верным, а иногда кажется чепухой”.

Но смерть захватила его врасплох, когда он не нашёл ещё истинной веры. Чтобы понять трагичность смерти Толстого, надо прежде изучить сущность его религии: он создал своего бога и бога безличного. Его понятие о Боге расплылось в отвлечённость. Толстой отвергает Христа, как Бога, отвергает Божественное Откровение. По Толстому, каждый человек познаёт в себе Бога с той минуты, как в нём родилось желание блага всему существующему. Такому человеку не нужно откровение с в ы ш е , он сам может быть своим откровением, им движет гордость, и гордость чисто сатанинская! По учению христианскому, религия берёт своё начало в Откровении, исшедшем не от людей, а от личного, единого Божества; религия эта имеет свой источник в Иисусе Христе, а у Толстого, в его религии, центр тяжести — в человеке. Толстой 30 лет трудился над созданием своего религиозного мiросозерцания, изучал Конфуция, Сократа, Зароастра, Марка Аврелия и ... совсем не знал нашей святоотеческой литературы, целого ряда великих мыслителей, не имел понятия, что была за книга “Добротолюбие”, что за философы были св. Исаак Сирин, св. Ефрем Сирин, св. Авва Дорофей и другие, создавшие наших русских святых.

Та же гордость мешала Толстому открыто признавать свои заблуждения, так сказать покаяться всенародно, но в тайниках своей души он сам не уверен был в том, что писал о Христе и религии, только мужества не хватило сознаться в этом пред лицом всего мiра. Учение своё, в котором Толстой называет веру в св. Таинства “лжеучением”, Толстой решил обнародовать в 1897 году с целью дать “полезное людям”, а между тем, в 1904 г., после этого издания, когда умерал его брат Сергий и в предсмертные минуты решил приобщиться, то Толстой неожиданно для всех выразил самое горячее сочувствие этому решению и сам хлопотал о приведении этого решения в исполнение.

Перед смертью он бежит не к толстовцам, а к своей сестре — монахине, имея целью “близ нея пожить”, и не едет туда прямо, а заезжает в Оптину Пустынь. Зачем? — с целью повидаться с оптинскими старцами. Но тут, в Оптиной, происходит нечто жестокое для Толстого: его к старцу не пускает противящаяся этому порыву более могущественная сила, которую “своими человеческими силами” он не мог победить всю свою жизнь. Сила эта — собственная гордость Толстого. Толстой идёт к скиту, подходит к наружным дверям кельи старца, стоит перед дверьми, но не входит, поворачивает назад.

Темна и мучительна была смерть Толстого. Он был духовно одинок, несмотря на то, что толстовцы окружили его попечениями и, когда уж очень приставали с этими попечениями и спрашивали, чего ему хочется, он отвечал: “Мне хочется, чтобы никто мне не надоедал”...

По словам сестры Льва Николаевича:“От него слышали в последние дни слова: “Что мне делать, Боже мой, что мне делать! Руки его были сложены как на молитву”...

Смерть Толстого была длительная, при полном сознании, смерть философа, не обретшаго успокоения в своей философии и при том, что всего мучительнее, философа, находившегося под надзором своих учеников, слепых в своём рабском поклонении его заблуждениям.

Религия Толстого, поставленная перед лицом смерти, не дала ему успокоения; последние дни Толстого были днями мятущегося человека, “не знающего, что ему делать”.

Теперь послушаем о другом “властители дум” — Гейне. Он известен, как неверующий и насмешник, для которого не было ничего святого: яд, который он вливает в сердца незрелых юношей, был менее вредоносен, если бы читатели Гейне знали о происшедшей перемене в убеждениях поэта в последние годы его жизни. Гейне заражал и заражает читателей не только религиозным вольномышлением, но и циническими остротами о половых отношениях.

Между тем в параграфе 7-м своего завещания он пишет: “Четыре года уже прошло, как я отбросил всякую философскую гордость и вновь пришёл к религиозным идеям. Я умераю с верою в вечного Бога, Творца мiра, и призываю Его милосердие на свою вечную душу. Я скорблю, что непочтительно отзывался о святых предметах, но я к этому увлечён был не столько внутренним расположением, сколько духом времени. За то, что я почти бессознательно оскорблял добрые нравы и целомудрие, Боже, прошу Тебя простить меня”. Об этом параграфе завещания умалчивают заграничные и русские издатели сочинений Гейне. Им ради корыстных и партийных целей надо сохранить за Гейне репутацию невера и циника, ибо это не переносит его в лагерь “консерваторов” и увеличивает спрос на его сочинения.

Но возвратимся к нашей нечуткости, к нашему индифферентизму. У нас хотя бы в толще Зарубежной России царит бесконечное невежество в области богословско-религиозного знания, даже есть много интеллигентов, которые наивно хвалятся этим крупным пробелом своего образования. Люди, легко относящиеся к вере, никогда не читали наших первоисточников, не мало людей, которые даже никогда не читали Св. Евангелия, не будем даже говорить о том, что они никогда не пробовали жить жизнью духа, т.е. путём опыта познать наше христианское учение.

Неверы упорны в своём отрицании, но ведь нельзя не видеть, что религиозная истина по самой своей природе допускает не рассудочный, а только опытный путь её усвоения — и всё-таки не делают никакой честной попытки идти к своей цели по пути о п ы т а. Неверующие всегда признают знамением только то знание, которое опирается на опыт, на факты и если б кто сказал им, что совсем не верит в выводы химии и физики, то, несомненно, они такому ответили бы, что в химии или физике, конечно, ничего не изменится от их неверия, вызванного н е з н а н и е м , что скептик никогда не изучал опытным путём химии и физики.

Физический мiр познаётся физическими опытами, а духовный мiр — опытами духовными, а потому, кто позволяет себе судить о христианстве от имени разума, безличных опытов в области христианской, тот идёт не путём разума, сколько бы он не ссылался на разум, а действует, мягко выражаясь, как глупый...

Пора понять, что и в религиозном знании, как везде, разум должен обратиться к обычному для него о п ы т н о м у пути знания, вне которого он теряет свою правоспособность и осуждён на совершенное бессилие. Необходимо обратиться к изучению богословской литературы для ознакомления с учением христианства не из вторых и третьих рук, без посредства Ренана и Толстого, и не относиться с презрительным невежеством к книгам людей, многие годы своей жизни проведших в служении Богу, очищая и просветляя свой дух, и находивших в этом радость и смысл, и цель своей богатой духовным опытом жизни.

В нашей интеллигенции, невежественной в богословии, отсутствует, кроме того, чувство г р е х а настолько, что слово “грех” звучит для интеллигентного уха почти так же далеко и чуждо, как “смирение”. Вся сила греха, его влияние на всю человеческую жизнь, — всё это остаётся вне поля сознания интеллигенции, находящейся как бы в религиозном детстве. Покаянное настроение духа должно неизменно сопутствовать человеку во всех стадиях его духовного развития, и если нет его, то человек стоит на ложном и опасном пути, и он далеко от спасения.

Убедиться в Божественном происхождении Священного Писания можно одним средством: надо слушаться этого учения, жить по его правилам, отведать и вкусить этого учения, тогда убедишься, что оно не простое, а Божественное; тогда узнаешь, как совершен закон Господен и какая отрада в нём для души. Скажет, быть может, кто: “Я тогда стану жить по учению Св. Писания, когда вполне уверюсь, что оно, точно, Божественное”, но возможно ли так увериться? Если бы вам предложили известную пищу и сказали, что эта пища самая вкусная и здоровая, то, не отведав её, узнали бы вы, что она действительно вкусна и здорова? Вспоминаются слова одного старца, к которому однажды пришёл некто и заявил: “Бога нет!”. Старец тихо и смиренно ответил: “А куда же Он девался? До тебя всё был, а теперь уже Его нет!”... В простоте слов старца заключён такой глубокий, ясный ответ, что трудно придумать ещё что-либо столь ясное и основательное. Надо помнить: без меня — спасти меня нельзя! Надо, чтобы ты сам пожелал заняться очищением твоего сердца и тогда начнёт в тебе господствовать дух, а не тело. Чтобы дать господство духу, надо побороть то, что ослабляет дух.

Путь Богопознания — во внутреннем д у х о в н о м о п ы т е . И люди, отдавшие всю жизнь свою на точное исполнение завета Христова, здесь, ещё на земле, вкушали радость небожителей, невидимый мiр для них был реален, близок так же, как земной, они поднимались на такие вершины духа, что им повиновались силы природы.

Ведь среди авторов богословских творений были не только простецы-пустынники (столь немилые сердцу наших неверов), а люди глубоко образованные, даже философы, обладавшие сведениями по всем отраслям знания и обладавшие ими в такой полноте, которая нам, теперешним интеллигентам, и не снилась. Для примера укажем на одного из них — св. Василия Великого. Он изучал науки в знаменитой Афинской школе, привлекавшей к себе в то время цвет ума и таланта. Изучил он ораторское искусство, астрономию, философию, физику, медицину, естественные науки. Был красой и гордостью своих профессоров. Но все светские знания не могли насытить его ума, искавшего нечто высшее — небесного озарения — и по окончанию курса он отправился в те страны, где жили христианские подвижники и где он мог вполне ознакомиться с истинно-христианской наукой. Был в Египте, Карфагене, Сирии и Палестине. Там он нашёл и духовное руководство, и большое собрание богословских творений, прилежно и долго изучал их..., а побольше был образован, чем многие из нас, нынешних интеллигентов! После долгого отсутствия, возвратясь в Афины, он захотел увидеть своего любимого профессора, который был язычником, чтобы обратить его в христианство ( что ему потом и удалось) и тем заплатил ему за всё доброе, полученное от него. Долго искал его, наконец, нашёл у городской стены, где, по обычаю того времени, профессор рассуждал с другими философами о каком-то важном предмете и никак не мог решить некий замысловатый вопрос. Набросив плащ на лицо, св. Василий прислушивается к спору; потом, оставаясь неузнанным, вступает в разговор, блестяще решает затруднявший всех вопрос и, с своей стороны, задаёт вопрос своему учителю. Все недоумевают, кто бы мог так отвечать, так возражать знаменитому философу, а учитель говорит: “Это или какой-либо бог, или Василий!”, т.е. он хотел сказать, что св. Василий имел разум, превосходивший обычную человеческую мерку ума и в этом отношении приближался к богам. И сочинения таких-то людей находятся в презрении!...

Неверующие гордо заявляют, что разум не признаёт сверх чувственного мiра, потусторонней жизни, но они забыли, что мудрейший из смертных — Сократ — сознавал, что всё, что человек знает и что может понять — ничто в сравнении с тем, чего он не знает и не понимает. И это признание Сократа в немощи человеческого ума имеет всю силу убеждения, потому что мудрец приобрёл это сознание опытом целой жизни, посвящённой исканию истины. До него философия занималась почти исключительно созерцанием внешней природы, не обращая внимание на мiр нравственный. Сократ открывает этот мiр, оставляя внешнюю природу, в основании всей мудрости полагает с а м о с о з н а н и е и в глубине человеческой души находит свидетельство о Боге. Он веровал в Бога Единого, Невидимого, Творца и Промыслителя мiра. Бог, по учению Сократа, есть Устроитель и Виновник всего. Он один мудр и пред Его премудростью человеческая мудрость малоценна и даже ничтожна. Язычнику, воспитанному в своей чувственной религии, трудно было возвысится до идеи о Боге Невидимом. “Да ты не видишь своей души, — говорил Сократ, — которая, однако, господствует над твоим телом, следовательно, можешь сказать, что в тебе нет и ума, и что всё ты делаешь случайно. Ясно, что душа царствует в нашем теле, но она невидима. Знай, что не возможно видеть лицо Бога, довольно с тебя видеть дела Его, чтобы поклоняться им и чтить их. Тот, кто устроил и объемлет весь мiр, в Ком вся красота и благо, созерцается в своих великих делах, но не видим в Своём домостроительстве. Подумай, что и солнце, которое кажется для всех видимым, не позволяет, однако же, пристально смотреть на себя, и если бы кто с наглостью устремил бы на него глаза — потерял бы зрение”.

Такое Божество, возражали Сократу, так высоко и величественно, что не имеет никакой нужды в человеческом поклонении.

“Так что же? — отвечал мудрец, — чем выше То существо, Которое удостаивает тебя приносить Ему поклонение, тем усерднее ты Его должен чтить. Бог, хотя и невидим, — продолжал он, — печётся о людях, видит всё в мiре и всё объемлет Своим промышлением”. Последнюю мысль Сократ раскрывал с особенной силою и любовью: “Ты согласен, — говорил он, — что твой ум, живя в твоём теле, управляет им как хочет: должен согласиться и на то, что Ум, живущий во всём, — всё устрояет так, как Ему угодно. И твоё око может простираться на много стадий, а око Божие будто не может обнять всё одним взором? И твоя душа может обтекать мыслью и здешние места, и страны Египетские, и Сицилийские — неужели же Божья мысль не в силах обнимать всё существующее?”

Высокое мнение имеет Сократ о человеческой душе, возвышает её над всем видимым и временным и, вместо безотрадного и безжизненного бытия в царстве теней, возвещает жизнь бессмертную и лучше настоящей, в союзе с Божеством благим, не таковым, каковы боги, признаваемые языческой религией. “Человеческая душа, — говорит он, — более чем другое человеческое причастна Божеству. Она видимо управляет телом, хотя сама невидима. Посему человек мыслящий не должен презирать невидимое, но, изучая его силу из действий, читать в душе Божественное”. Самопознание открыло Сократу, что душа по природе есть существо причастное Божественному естеству. Предсмертные речи Сократа проникнуты верой в бессмертие и во все благое Божество, хотя философ по привычке или по иной причине и говорит об этом Божестве языком многобожника. “Если бы я не думал, что пойду к иным богам, мудрым и благим, и к отшедшим людям, которые лучше здешних, — то, конечно, я был бы не прав, равнодушно смотря на смерть. Но теперь знайте, что я надеюсь увидеться с добрыми людьми, хотя этого и не могу доказать решительно; но что я предстану пред могущественными богами, всеблагими, — будьте уверены; это я могу доказать решительнее, нежели что другое, по сему я не скорблю, но уверен, что умершие существуют и что добрым там гораздо лучше, чем злым”. Прочитанным легко опровергается ходячее мнение многих, что будто учёные и образованные люди не верят в Бога и бессмертие души. Следя, постепенно, от древних веков до наших дней, — справедливы ли слова воинствующего атеизма, что образование и ум отвергает веру в Бога и потусторонний мiр? Приведём сначала мнение другого язычника — философа Платона, язычника, говорим, и, быть может, неверующие и маловерующие христиане — устыдятся!

Слово Платона остаётся последним и заключительным словом древней философии и древнего мiра о будущей жизни человека. “Душа человека бессмертна, — говорит Платон, — все её надежды и стремления перенесены в другой мiр. Истинный мудрец желает смерти, как начала истинной жизни. Потустороннее — предмет его созерцания, всех его помыслов. В том только мiре открывается истинная сущность вещей. Здешний мiр сам по себе не имеет никакой цены, но имеет значение только по отношению к другому, как его отобраз, подобие”. В этом заключается величие Платонова учения, возвышающего и устремляющего душу к свойственной ей свободе, к свободе над всеми чувственными ограничениями.

Из туманной дали веков звучат нам эти голоса, но возьмём другие книги, другое время: прислушаемся к голосу человека более близкого к нам по времени, человек этот — великий Гёте. Вот его слова: “При мысли о смерти я совершенно спокоен, потому, что твёрдо убеждён, что наш дух есть существо, природа которого остаётся неразрушимой и непрерывно, вечно будет действовать; он подобен солнцу, которое заходит только для нашего земного сна, а на самом деле никогда не заходит”.

Математик Коней говорил: “Я христианин, я верую, что Иисус Христос был Бог, сошедший на землю; верую, как Тихо де Браге, Коперник, Ньютон, Паскаль, Лейбниц, как все великие астрономы, физики и математики. Во всём христианском вероучении я ничего не вижу, что сбивало бы с толку мою голову, было бы ей вредно. Напротив, без этого святого дара веры, без знания о том, на что мне надеятся, и что ожидает меня в будущем, душа моя в неуверенности и беспокойстве металась бы от одной вещи к другой, и эта тревога души и неуверенность в мыслях есть то, что нередко произвордит отвращение к жизни и может в конце концов повести к самоубийству”.

“На наших глазах, — пишет французский историк Тен, — и на виду истории, совершается превращение образованных людей и целых классов — в зверей там, где христианская вера забывается. Христианство — это великая пара крыльев, необходимая для того, чтобы поднять человека выше его самого, выше его пресмыкающейся жизни и его ограниченных кругозоров. Всегда и повсюду, в течение 19 веков, как скоро эти крылья слабеют, или их разбивают, общественная нравственность понижается”.

“Религиозное обучение, по-моему, — говорит Виктор Гюго, — в настоящее время более необходимо, чем когда-либо. Чем больше человек растёт, тем более он должен веровать. Нечастье и, можно сказать, главнейшее несчастье нашего времени, составляет стремление всё ограничить этой жизнью. Ставя для человека конечным пределом и целью земную материальную жизнь, люди увеличивают свои бедствия отрицанием будущей жизни”.

Материализм говорит: то, что мы называем духом, душою, мыслью, и т.д., — есть произведение мозга; от свойства мозга зависит и свойство мысли; душа есть только функция телесного организма. Фохт, например говорит: “Пусть покажут нам душу”. В таком случае мы можем сказать таким вопросителям: “Пусть покажут свой ум!”.

Почему, например, в преклонном возрасте, часто даже при смерти, когда мозг, следовательно, совершенно сморщен и уже начинает отказываться от исполнения своего назначения, — могут иметь место поразительнейшие проявления духа, и последним словам умерающего придавалось во все времена особенное важное значение? Это наглядно показывает, что душа не есть одно и то же с функцией мозга. Конечно, мозг есть орган мышления, орудие духа. Но всякий инструмент требует играющего на нём, иначе он будет нем, хотя бы в его струнах и заключались все звуки. Материализм смешивает необходимые условия деятельности с причиной её.

Материалистам можно напомнить глубокую мысль Иннокентия, архиепископа Херсонского, в пользу мнения о бессмертии души: “Если бы душа была одно с телом, — говорит он, — то болезни тела должны были бы отзываться на всех, так называемых, душевных способностях, а мы видим часто, что при совершенном изнеможении тела, в крайних страданиях, сохраняется некоторыми людьми совершенно ясное сознание и совершенно полное владычество над всеми муками телесными”.

Что думают о Боге и о бессмертии души современные нам мыслители и учёные? Трудно было бы в отдельности пересказать то, чтот они дали нам в опровержение ходячего мнения, будто наука отрицает и Бога, и вечную жизнь: лучше расскажем о результатах анкеты по вопросу о бессмертии, с которой Роб. Томсен из Чикаго обратился к учёным и мыслителям всех стран, в том числе и России, в начале настоящего века. Ответы размерами от нескольких строк до до больших трактатов были собраны в большую книгу под названием: “Доказательства в пользу загробной жизни. Собрание мнений некоторых выдающихся учёных и мыслителей о будущей жизни”.

Из 47 ответов подавляющим большинством голосов (39 против 6) даны положительные ответы, притом основательно мотивированные, чего совершенно нельзя сказать об отрицательных ответах двух и уклончивых четырёх; двумя же не дано никакого определённого ответа. Среди этих 39 учёных встречаются имена высокого ранга, как химик Крукс, психолог В. Джемс, психофизик Рише, биолог А. Р. Уоллес и др.

Разлад между верой и разумом наблюдается лишь там, где вера слаба. Если неверующие находят много непонятного в учении о Боге, то это само собой объясняется тем, что само Откровение пришло к нам не из нашей сферы знания и жизни, а из тех беспредельных сфер бытия, где живёт и открывает Себя Верховное Существо. Все возражения разума против Откровения падут сами собою, потому что они большею частью основываются на том, что разум не хочет поглубже вникнуть в высшее Откровение.

Не с умом имеет непрерывную борьбу Св. Церковь, а с “превозношением” ума. С умом, сознающим свою силу и немощь, и широту своего разума, и границы своего познания, — религия не враждует.

Разум далеко не всемогущий царь, он часто слеп и беспомощен: какой рассудок может открыть в цветке запах, когда бывает насморк? Рассудок не может быть единственным условием религиозного познания; для исследования д у х о в н ы х я в л е н и й нужен и м е т о д д у х о в н ы й , сердечно-сознательный. В с е р д ц е концентрируется жизнь человеческого духа. Идея о тесной связи Богопознания с сердцем выражается в терминологии, как: “разумеют сердцем”, “очи сердца”, “несмысленные сердцем” и т.д. Добрая жизнь, по свидетельству опыта, является одним из лучших средств к познанию Бога и Его откровений. “Добродетель делает богословом”, — говорит святой Иоанн Лествичник. Разум — сила исполнительная, а сила р у к о в о д я щ а я принадлежит сердцу. Разум может с помощью своих знаний раздробить скалу, сплющить глыбу металла, но смягчить сердце жестокое, сердце чёрствое — не в его власти. Если человек по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы и оттачивает когти. Св. Евангилие 20 веков тому назад провозгласило: “Из с е р д ц а исходят помышления злыя и благия”.

Божественный сердцеведец Христос Спаситель первый указал мiру, что единственный источник общественной, политической и всякой исторической жизни есть д у х человека, и что чем он совершеннее, тем совершеннее будет и всё созданное. Если вы хотите, чтобы изменилась окружающая вас жизнь, говорит христианство, изменитесь сами, воспитайте ваше с е р д ц е .

Братская любовная жизнь, Царство Божие на земле возможны, только их надо искать не где-нибудь вокруг, не в чём-нибудь внешнем, а внутри себя, в своём сердце. Сердце — не область влияния науки, а царство религии. Признавая истинным лишь то, что воспринимается нашими несовершенными пятью чувствами при освещении разума, наши отрицатели — материалисты гордо и смело отвергают всё, что не поддаётся их наблюдению — мiр сверхчувственный, невидимый, таинственный, сокрытый от восприятия внешних чувств, тот мiр, который выходит из пределов нашего знания. А между тем истинная наука не отрицает той великой и вечной истины, что человек состоит не из одной только невидимой физической природы, или субстанции, но из особого, невидимо-таинственного, неосязаемого животворного начала, которое мы, верующие, называем душою, созданною Творцом по образу и подобию Своему. Даже многие из материалистов называют эту душу “основой или причиной жизни организма”, “таинственным животворным началом”, “источником жизни тела” и т. д.

Отсюда следует, что объектом ведения внешних чувств служит видимый окружающий мiр, а объектом ведения внутренних чувств духовных, веры сердца — невидимый мiр, насколько дано его познать человеку. Ибо даже простая логика говорит нам, что если для внешних чувств и ума человека есть предметы ведения и созерцания, то непременно должны быть предметы ведения и для духовных его чувств.

Как есть в человеке высшее духовное начало, то непременно есть сходное ему начало и вне его. Наше тело почерпает нужные материалы для своего существования из внешней природы и без пищи долго существовать не может. Откуда же почерпаем мы д у х о в н у ю пищу для возвышения и усовершенствования души и сердца по образу и подобию Бога? Разумеется, из сродной нам природы Божества, для чего существуют молитва, чтения Слова Божия и Св. Таинства.

Заметьте, что желание жить, жить всегда, которое находится в сердце каждого человека, дано Создателем не без цели. Это есть как бы первое указание на бессмертие души, как бы первое побуждение готовится к жизни будущей. Желание жить как бы связано с желанием счастья, которого ждёт всякий. Эта жажда счастья не утоляется здесь, следовательно, должна быть жизнь будущая, где бы могло исполниться это пламенное желание нашего сердца. Мы видим, что Бог, влагая в природу человека известные желания, даёт вместе с тем и средства к удовлетворению их. Мучимые жаждой, мы можем напиться;голод можем утолить пищей; уставши от труда, мы чувствуем нужду подкрепить и обновить свои силы покоем и благодетельный сон подкрепляет их и обновляет. Но счастья мы ждём беспрестанно, и никто не может нам дать его. Неужели это счастье нигде не существует? Ужели Бог вложил в нас это желание, не имея намерения, удовлетворить его когда-нибудь? Нет, промысел Божий, который доставляет нашему телу все блага земные, не может навсегда оставить нашу душу — алчущую счастья. Так как счастье не находится здесь, то оно должно существовать за пределами нашей жизни, в жизни будущей, в недрах Божиих. Есть другое желание, близкое желанию счастья, — это желание усовершенствования, которое по кратковременности нашей жизни земной не может быть удовлетворено здесь. Нам кажется разумным думать, что Бог, даровавший нам это желание, — удовлетворит его в жизни будущей.

Заметьте, что способности нашего сердца и нашего разума не развиваются и неусовершенствуются до такой степени, до какой бы могли бы развиваться и усовершенствоваться. Но Бог не оставляет Своих произведений не полными, неоконченными. Следовательно, надо полагать, что по Своей премудрости, Он бережёт для нашего духа другую жизнь, где человек сделается тем, кем может быть. Человек способен каждый день приобретать новые познания. От детства до старости сколько успехов он может сделать в науках! Как он может усовершенствовать себя в благочестии! Однако же он умирет, и его умственное и нравственное образование остаётся не оконченным. Он мог бы ещё больше усовершенствоваться и в том, и в другом; он мог бы ещё лучше изучить чудные явления мiра Божьего; он хочет совершенно искоренить в своём сердце пороки, и на место их насадить добродетели, словом, мог бы ещё более приблизиться к тому идеалу, который указан Самим Богом, но смерть останавливает человека прежде, чем он окончит тот путь, который должен был бы пройти. В таком случае Бог оставил бы Своё дело неоконченным, скажем более, Он попустил бы человеку умереть навсегда в ту минуту, когда человек наиболее способен усовершенствоваться! Но можно ли представить, чтобы Мудрый Строитель набросал кучу песка на мраморный фундамент, вместо того, чтобы окончить здание? Можно ли представить, чтобы отец, давши превосходное образование своему сыну, запер бы его на остальное время его жизни в четырёх стенах, вместо того, чтобы дозволить ему продолжать учение и собрать плоды своего воспитания? Так и здесь, невозможно, чтобы тот, который любит добро, который стремится к совершенству, идея которого и чувство даны ему Богом, был оставлен на пути своего усовершенствования. У кого из нас нет желания узнать лучше чудесные законы природы, по которым Промысл управляет мiром? У кого нет желания узнать Виновника всего существующего? Какое дитя не желает видеть отца, которого он знает лишь по благодеяниям, полученным от него? Разве Бог дал бы нам возможность возноситься мыслию к Нему, если мы не должны наслаждаться более ясным созерцанием Его природы, Его совершенств, конечной цели творения мiра и т. п.

Прекрасен образ души, совершенствующийся в истине и добродетели! Ужели Бог уничтожил бы её прежде, чем это усовершенствование будет окончено? Совершенство, как счастье, растение не из здешнего мiра: оно принадлежит другому царству. Всякое растение имеет почву, климат ему свойственный, но для совершенства нет здесь родины. Где же оно, если не в будущей жизни? Человек есть венец всякого земного творения, но это творение не окончено.

Мы — только камни, предназначенные войти в сооружение великолепного здания, мы находимся в приготовительной школе, где получаются только анчатки учения, мы проходим только детский возраст того длинного века, которого имя — вечность. Смерть только совлечёт с нас земную и грубую оболочку, недостаточную для нашего будущего существования. Когда мы припомним, что люди, имевшие самое чистое сердце, непрестанно боровшиеся с врагами духовными и прославившие себя множеством побед, как, например, св. Апостол Павел, не были уверены и после непрерывных трудов, что достигли совершенства, к которому стремились, когда подумаем, что Господу должно же быть приятно видеть те успехи, какие делают в благочестии Его создания, приятно видеть, как они всё более и более приближаются к уподоблению Ему, — тогда нельзя себе представить, якобы Господь оставил их на половине пути к добродетели, чтобы Он в награду за их заслуги даровал им смерть, уничтожение. Это не сообразно с благостью и мудростью божественною.

Наши “мудрецы” сразу хотят понять мiр духовный, сверхчувственный, но как они дерзают так врываться в этот мiр таинственный, когда даже земное не всё для нас понятно? Знаем ли мы, что такое холод, свет, эфир, электричество, сила тяготения, меняющиеся с каждым пятилетием. Если же земное мы так мало понимаем, как же нам понять небесное? Но гордых сынов века сего ничто не смущает, они проповедуют, что вся вселенная произошла сама собою. Мнение это не ново, оно существовало уже в древности. Ещё Цицерон говорил, что производить мудрое устройство мiра от случая — нелепо; “Могу ли, — пишет он, — не удивляться, слыша мнение, будто какие-то тела, увлекаемые неизвестною силою и тяжестью, стремились куда-то и случайным столкновением их произведён этот благоустроенный и прекрасный мiр? Если это возможно, то почему же не допустить и того, что стоит только всыпать на землю бесчисленных отлитых из золота букв, и из них составится чудесное литературное произведение. Если столкновение атомов могло произвести целый мiр, то почему же это не может составить храма, или дома, или города, что было бы проще и легче?”

Английский философ Бэкон сказал, что нужно ум свой приспособлять к величию Божиих тайн, а не тайны эти втискивать в тесные рамки ума. Подумайте, как муха может что-либо уразуметь в плане какого-либо архитектора или инженера?

Французский математик Паскаль в этом же смысле высказывался, что высший подвиг рассудка, — признание, что существует бесконечно много явлений, превосходящие человеческий рассудок. Божественные вещи надо сначала возлюбить, а потом можно будет отчасти уразуметь. Где у человека тот масштаб, та марка, которыми он мог бы проверить Божью беспредельность? Существо Божие выше всякого познания не только человеков, но и ангелов, Он есть “Свет неприступный”. Если пред сотворённым светом видимого солнца изнемогает наше око, как неизможет око нашего ума перед Светом Вечного Солнца духов, пред Которым и высшие из ангелов закрывают свои лица. Ограниченный ум человека относится к Богу — предмету познания, как горсть к морю и даже менее, чем горсть. Но можно ли горстью исчерпать море? И если бы и возможно было это, потому, что море имеет пределы и меру глубины, то всё же невозможным оставалось бы малым сосудом разума человеческого исчерпать бездну премудрости Божьей, которой широта беспредельна и глубина безмерна.

Кроме природной ограниченности нашего ума, естественному Богопознаию препятствует греховное помрачение его. “Удивляюсь я тем немалочисленным людям, — говорит Симеон Новый Богослов, — которые не трепещут богословствовать о Боге, будучи исполнены грехов... Мы, незнающие ни самих себя, ни того, что перед очами нашими, с дерзостью и бесстрашием приступаем философствовать о том, что непостижимо для нас, особенно будучи пусты от благодати Св. Духа, просвещающего и научающего всему”...

Будет время, когда многие тайны будут нам открыты вполне, но для этого мы должны пройти долгий и весьма ответственный п у т ь п р а в и л ь н о г о д у х о в н о г о развития.

Ведь и детям кажется многое чудом.

Глубокая вера в один разум есть самое жалкое идолопоклонство! Для чего приходил Христос на Землю? Для спасения людей, не правда ли? Но если для спасения, то, стало быть, самое раскошное “обшее образование”, каковым кичился древний мiр, — не было спасительным.

Ко времени Христа человечество умело строить так называемые “чудеса света”. Оно имело акропли и капитолии, дивные храмы, прекрасные театры, богатые библиотеки, школы, гимназии, студии, фабрики, мастерские. Ко времени Христа уже давно сказали своё слово Сократ, Платон, Аристотель, Пифагор, Эпикур, Зенон; отгремели великие ораторы, трагики и поэты. Уже если говорить правду, тогдашнее “светское образование” было не ниже нашего и несравненно благороднее, несравненно ближе к великим инициаторам поэзии, философии и науки. Тем не менее мiр тогдашний п о г и б а л. Потребовалось не светское образование, а некое священное о т к р о в е н и е, некая н е б е с н а я тайна, которую объявил Христос мiру в очень не многих поучениях. Если выбрать из четырёх Евангелистов одни лишь слова Христа, их наберётся всего лишь на десяток страниц. Как же случилось, что тогдашняя тысячилетняя цивилизация вела человечество к погибели, а простой и кроткий закон Христа — к спасению?

Всё Евангилие, этот великий факт христианства, есть опровержение этой чудовищной мысли, будто смысл человеческой жизни лишь в науке и рассудке. Вот что говорит известный физик Гирн: “Господствующее в материализме учение “о вечности материи и круговращении мiров” не основано ни на каком факте, ни на одной, самой отдалённой аналогии, соответствующей самым известным фактам. Того, что можно было бы назвать м и р о- в о з з р е н и е м н а у ч н ы м — н е т и н е д а н о н а у к о й . У науки н е т единого общеобязательного для в с е х учёных своего, так сказать, официального мiровоззрения, а если, говорит Роберт Майер, поверхностные умы щеголяют отрицанием существования чего-либо высшего, сверхматериального и чувственновоспринимаемого мiра, то такое жалкое притязание отдельных умов не может быть поставлено в вину науке.

Полная несостоятельность и лживость естественно-научных теорий, позитивных мудрствований, воюющих против Бога и христианства, доказывается тем, что многие из этих теорий, как “построенныя на песке”, совершенно разрушились и пали в глазах учёного мiра, хотя прежде считались чуть ли не за общепринятую непреложную истину. Односторонность и несостоятельность их, таким образом, высказалась их недолговременным существованием. Только Богооткровенное учение, заключённое в Библии, пережило и переживает века, несмотря на козни многочисленных врагов. Библия написана не одним автором и произошла мало-помалу в течениt времени около 1400 лет. Она состоит из 76 отдельных книг; в составлении её участвовало множество различных авторов, людей самого разнообразного общественного положения, — учёных и не учёных, царей и рабочих, духовных и земледельцев, государственных мужей и пастухов. Содержание Библии составляют: история, пророчества, послания, законы или религиозно-нравственное учение, — чрезвычайно разнообразное содержание! Но от первой до последней страницы Библию проникает один и тот же дух, одни и те же основные взгляды. Если бы переплести в один том какие-нибудь другие сочинения, ну, хотя бы лучшие сочинения по медицине, появившиеся в течение 1400 лет и потом лечить по этой книге больного, то никому от такого лечения не поздоровалось бы, и мы не желали бы быть на месте больных... То же самое и ещё более должно сказать и о других сочинениях, например по философии. Откуда же происходит удивительное единство Библии и как его объяснить? Эта удивительная гармония, проникающая всё в Библии от начала до конца, служила главным доказательством богодухновенности Священного Писания ещё у Бенгеля, одного из великих богословов-библеистов прошлого века.

Опыт духовный свидетельствует о близости нашему духу Духа Божия, о воздействии Божества на душу, входящую в живое общение с Ним; в этом чувстве присутствия или близости Божества и состоит самая сущность религиозного чувства или веры. Всё хорошее в человеке и в человечестве, говорит Влад. Соловьёв, только в соединении с Божественным предохраняет от искажения и извращения. Как только нарушена Богочеловеческая связь, так сейчас же нарушается (хотя сначала и незаметно) нравственное равновесие в человеке.

Тёмная сила уже во времена Апостолов воздвигала своих борцов против нашей веры, а теперь эти явления ещё рельефнее сказываются, особенно в нашей страждущей и далёкой родине, да и в нашей эмигрантской среде. Много веков тому назад любимый ученик Христа сказал: “Не всякому духу верьте, но испытывайте духов — от Бога ли они, потому что много лжепророков”. Забыли мы эти слова! Многие из нас с жадностью набрасываются на оккультизм, спиритизм, теософию, не вдумываясь в сущность этих учений и, ослеплённые, бредут к пропасти, сами того не сознавая.

Возьмём, например, хоть, теософию: она отрицает вечные муки, отрицает Страшный Суд, говорит, что только от самого человека зависит его дальнейший прогресс, что благодать свыше совсем не нужна (древнее диавольское искушение: будьте как боги), учит о перевоплощении, о нескольких жизнях на земле одной человеческой личности, и как будто в этих существованиях личность постепенно развивается в хорошую сторону, а христианин должен же знать, что учение о перевоплощении осуждено вселенским собором и предано анафеме, ибо сказано в священном Писании: “Однажды смерть, а потом суд”.

Надо поражаться этому ослеплению христиан! Хоть бы раз, увлекаясь теософией, задали они себе вопрос: зачем же тогда Иисус Христос сходил на землю и страдал за нас, если так легко можно достичь нравственного идеала с в о и м и силами, без помощи с в ы ш е, — стоит только пожить то во времена фараонов, то в эпоху крестовых походов, то среди краснокожих в Америке! Да и почему это, переходя из одного воплощения в другое, личность будет прогрессировать только в добре? А ну, как во зле? И ослеплённый человек не видит, что теософия — учение диавольское, учение гордости, что все воображаемые циклы перевоплощений и эволюций, совершеннейший и чистый нуль пред всемогущим действием благодати Божией. А главное, главное, что выпускает из виду (опять-таки точно глухой и слепой!) бедный теософ — это то, что Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа, второе лицо Св. Троицы — теософия считает лишь одним из основателей религий, каким был и Магомет, и Конфуций, и Зароастр: она отрицает, что Иисус Христос — Бог, пришедший во плоти на землю. Русские теософы не читали, вероятно, книгу Анни Безант, изданную в Лондоне в 1882 году. Книга называется “Евангелие атеизма”. В ней Анни Безант, ярая проповедница теософии, провозглашает атеизм “передовым бойцом прогресса, почётным авангардом армии свободы” и в истерическом исступлении в славословии атеизму доходит до восклицаний: “честь и слава тем, кто для улучшения земли забыл Бога!” Вот какие убеждения у вождей теософии, а увлекающиеся этим антихристианским учением забыли божественный голос Иоанна Богослова: “Испытывайте... от Бога ли они... всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшаго во плоти — не есть от Бога, но это дух антихриста”.

Не ясно ли в этом непродуманном увлечении теософией, оккультными науками, спиритизмом — участие “невидимого агента” — диавола?

Для нас, верующих и верных сынов Церкви, сомнения в Божестве Иисуса Христа, Спасителя нашего и быть не может, но поговорим с холодным скептиком, и он заявляет, что Христос был просто человек. Не ново это: много столетий тому назад Арий, наказанный гнусной смертью, утверждал то же. Теперь пошли ещё дальше; сатане мало этой ереси, он спешит проявить свою злую силу, и теперь его слуги проповедуют, что вовсе не было Христа, что просто это легенда, что просто это легенда, миф! Больно и страшно за тех, кто высказывает эти мысли, но будем говорить хладнокровно: явление великих людей ничем не предварялось так, чтобы их зарание знали и ожидали; пришествие Христа было предрешено за тысячи лет, возвещено с такою яскостью и подробностью, что даже указывалось место, время и почти год Его явления. Ко времени Спасителя уже весь Восток знал и ожидал, что из Иудеи явится Кто-то необыкновенный, Кому должны покориться все народы. Кроме Иисуса Христа не было на земле лица, на котором бы явилась вся совокупность всех прообразов и пророчеств.

Пророчества Исаии о страданиях Христовых настолько ясны, что пророк как бы сам стоял у креста и списывал Голгофские события, как очевидец, за что и назван отцами Церкви ветхозаветным Евангелистом. А пророчества царя Давида, возвещённые чуть не за тысячу лет? С какою буквальною точностью исполнились они!...

Своё великое служение Господь Иисус Христос совершает вполне сознательно, как делает архитектор с предначертанным планом в руках. В Нём нет нетерпеливой поспешности, какая допускается иногда и великими людьми, стремившимися достигнуть намеченной ими цели в ущерб их дела, нет и медлительности, бывающей плодом нерешительности вследствие медлительности будущего: когда ученики хотели Божественного Учителя своего удержать от посещения Иудеи, где ждали Его страдания, то ответом Своим Он дал им знать, что с Ним должно быть, что будущее для Него ясно, как день и что в отношение к делу, которое Он пришёл совершить, не существует таких случайностей, которых Он не предвидел бы и не смог бы предотвратить. Он знает, что Его ожидает в Иудее, куда они боятся идти и однако же пойдёт туда, чтобы исполнить то, что должен исполнить, как волю Отца Своего.

Во время Голгофских страданий трепетала вся природа, скрылся свет солнечный, что было предсказано за много веков пророком Амосом: “Зайдёт солнце в полудни и померкнет на земле в день свет” (Ам. VIII.9). Затмение солнца во время распятия Иисуса Христа — это исторический факт, занесённый тогдашними летописцами-язычниками в хроники. Событие это было так необычайно, против всех законов природы, ибо было полнолуние, — луна не стояла между землёю и солнцем, что необычайность и достоверность этой тьмы засвидетельствована была тремя язычниками-писателями того времени: римским историком и астрономом Флегонтом, Юнием Африканом, историком Фаллом и ещё (не поименованным у историка Евсевия) четвертым языческим историком. В их записях вполне совпадают и часы этой тьмы с апостольскими указаниями. Один из упомянутых летописцев, поражённый сверхъестественным явлением воскликнул: “Умер кто-либо из богов!”.

Ещё что поражает нас в личности и жизни Христа — это величие, о котором говорят с живым интузиазмом сами противники христианства: “По великой силе а словах и делах, — говорит, например, Ренан: Иисус стоит одиноким, вне всякаго сравнения. Его слава остаётся полной и всегда будет новой. Величие Христа особенное: оно имеет своей основой одну из прекрасных добродетелей, украшающих человеческую душу — с м и р е н и е.

Бесконечная кротость Иисуса Христа, как выражение его внутреннего смирения, истинно поразительная, выше чем человеческая. И эти две черты, так тесно связанныя в Нём, составляют тот отличительный и величественный характер Иисуса Христа, при котором Он безбоязненно и решительно указывает на Себя, как на О б р а з е ц для подражания: “Научитеся от Меня, потому что Я кроток и смирен сердцем”...

“Ничто меня не поражает в Евангелиях более, — говорит один из христианских писателей, — чем великий характер кротости и любви, внутренней чистоты и нежной симпатии, какая открывается и постоянно царит в словах и делах Иисуса Христа и представляют небесную красоту Его жизни” (Гизо).

Образ Иисуса Христа есть образ высочайшей и чистейшей гармонии, как в физическом, так и в нравственном отношениях. Это вполне гармоническая жизнь ч е л о в е к а. Иисус Христос есть весь любовь, весь чувство, вместе с тем Он есть также и совершенный дух, совершенная ясность и высота духа. Чувство и мысль у Него неразрывны. И во всём царствует живость чувства и впечатления, и однако эта живость Его духовной жизни никогда не является в страстном возбуждении. Эта жизнь представляет полную картину скромного величия, мiрной простоты и возвышенной гармонии (Х. Лютард.). Поэтому-то Господа Иисуса Христа вполне справедливо и называют “величайшим чудом всей Евангельской истории” (Шарев).

Жизнь Иисуса Христа сопровождалась такими великими событиями, какие не встречались в жизни ни одного из великих людей и столь великими делами, каких не совершал никто из основателей религий, ни из других великих людей. Римский сотник, язычник, стоявший у Креста и видевший знамения, совершившееся во время страдания и смерти Господа, признал в нём Сына Божия. Император предлагает сенату внести изображение Иисуса Христа в число богов пантеона.

Иисусу Христу не как прочим людям служат, а как Богу и повинуются все: море, и воздух, ангелы и демоны, смерть и ад. Наконец, Иисус Христос несравненно выше стоит всех великих людей, всех пророков, совершавших силой Божией великие дела тем, что Он не только обладает Божественной силой для совершения сверхъестественных дел, но имел Божественную власть сообщать силу и другим.

Были на земле великие люди по всем отраслям человеческих знаний и искусства, были основатели религий, отличавшиеся напряжённостью религиозного чувства, были великие законодатели, философы, естествоиспытатели, но не было ни одного из них, который бы совмещал в себе совершенства человеческой природы. В одном Спасителе нашем, как Богочеловеке, проявилось дивно сочетание совершенств ума, сердца, воли, и в этом отношении на земле не было подобного Ему. Когда Он спросил у ненавидящих Его фарисеев: “Кто уличит Меня в неправде?” — враги молчали, ибо не могли найти, а ведь сердце недруга зорко следит за малейшим пятнышком на неприятной для него личности.

Христос говорил с поразительной живостью о событиях, как близких, так и отдалённых по месту и времени; возвещает с такою же ясностью о событиях, имеющих совершиться не скоро, с какою предрё к о предательстве одного ученика и об отречении другого за несколько часов до события.

Кто из основателей религий Востока и Запада предсказал об отдалённых событиях так, чтобы они исполнились? Где Капернаум, до неба вознёсшийся? — следов его не осталось! Где храм Иерусалимский, строившийся почти полвека, красотой которого все гордились? — разрушен до основания, и на месте его стоит мечеть Омара, как мерзость запустения; иудеи разсеяены по всей земле, лишённые отечества. Некоторые великие люди обладали даром слова, способностью привлекать к себе сердца людей, но кто из них сравнится с Тем, о Котором слышавшие речь Его сказали: “Никогда человек не говорил так, как этот человек”. Ни один из основателей религий не выдавал своё учение, как всеобщее, предназначенное для всех людей и всех времён. Своё религиозное учение они предназначали прежде всего для своего народа; один только Иисус Христос возвестил о Себе, что Он пришёл от Отца, чтобы спасти р о д ч е л о в е ч е с к и й, быть светом д л я в с е г о м и р а, преподать учение, которое должно быть проповедано от Иерусалима до последних пределов земли...

Кто сказал что-либо выше того, что возветил Христос мiру? Речи Господа обладают удивительным свойством: они так прозрачны и просты, что по-видимому доступны всякому пониманию, которое как будто исчерпывает их. Но попробуйте коснуться их дна и окажется, что эта прозрачность страшной г л у б и н ы. И чем больше вы всматриваетесь в неё, тем более широкие горизонты вам открываются и чем глубже проникаете, тем вернее находите разрешение таких вопросов, которые мучают человечество на самых вершинах его развития.

Прошли века со дня явления на земле Прекраснейшего из всех сынов человеческих и, как никто из современников не мог обличить Его в грехе, так и до нынешнего дня самая строгая критика не может обрести в Нём ни малейшего нравственного недостатка.

Что касается способности обладать умами и сердцами людей, то свидетельством этого обаяния служат миллионы людей, следовавших за Ним с такою преданностью, что когда нужно было, они оставляли всё ради Возлюбленного и возлюбившего их Христа, не щадя самой жизни своей. Кто укажет такого великого человека, из любви к которому последователи его жертвовали всем своим достоянием и своей жизнью, как делали это мученики и подвижники? И теперь есть много самоотверженных, идущих за Ним, только близорукий взор не хочет их замечать, только уши глухи, чтобы слышать о них.

Самым важнейшим свидетельством для нас в пользу несомненной подлинности Личности Христа и Его Божественного Воскресения мы считаем послания Ап. Павла: он был не простой свидетель, но знаток Писаний, остроумный, хорошо воспитанный диалектик, ученик знаменитого Гамалиала, а потому со своим светлым умом не мог подчиниться поэтической фикции, пустой мечте той секты, которую преследовал, как агент синедриона и враг Христа. Ап. Павел составил самое большое число записей о жизни Христа (самых ранних 20-30 лет после смерти и воскресения Христа из гроба).

Что же может быть выше свидетельства Апостола, который не был, как наши критики, удалён от событий на расстояние десятков столетий? Он вращался ежедневно среди людей, видевших своими глазаими жизнь Распятого от Вифлеема до Голгофы, жил среди учёных и могущественных Его врагов, вёл разговоры с теми, кто присудил Христа к распятию, предавал смерти Его последователей; преодолев в себе невыразимый ужас, который для всякого ортодоксального еврея заключается в мысли, что Мессия повешен на древе, он постоянно слышал достаточные, по мнению других фарисеев, доказательства, что Иисус Христос был обманщиком народа; события, в которые Апостол уверовал, как в доказательства Божественности Господа Иисуса Христа, совершались на глазах у всех его современников. Для него не существовало не определённостей и неясностей, обычных при критике; он вопрошал не древние документы, а живых людей; анализировал не отрывочные сказания, а показания живых очивидцев. У него в руках были тысячи средств дознаться о действительности совершившихся событий, в которые он так сильно и с таким презрением не веровал. Принимая опозоренную веру в Распятого, он, в расцвете своей молодой жизни, терял всё в мiре, подвергался непомерным страданиям и несмотря на всё это, побеждённый несокрушимым убеждением, Савл — фарисей стал проповедником Христа и предал за Него жизнь.

Христианство доселе не понято и не оценено мiром, и оно-то и есть то “сокровище негиблющее”, которого с такой жадностью ищут люди. Это сокровище есть внутренно-реальное общение со Христом, развивающееся в бесконечную радость вечности...

И жаждущему сердцу Христос даёт Свой Божественный отклик: благоговейной и смиренной веры. Он решает конечные вопросы бытия. И как Он решает их? — Не отвлечённой логикой, не убедительными словами, не внешним чувством. Он решает их путём следования за Ним по Его стопам, путём успокоения Его совершенной жизни, путём духовного и телесного соприкосновения с Ним. И на этом жизненном пути восхождения в меру полного возраста Христова — Господь духовно открывает и разъясняет те великие тайны, постижение которых было и всегда будет недоступно одному гордому рассудку.

Попробуйте последовать учению Спасителя “до конца”, ни на миг не лукавя пред собой и не ослабляя подвига, и вы испытаете столь чистые и светлые радости, что сердце ваше истает от восторга.

Но для вступления в Царство Божие и в основанную Господом на земле церковь, для исполнения заповедей Христовых и для познания тайн Его учения необходимо благодатное возрождение от Св. Духа. Если мы решимся идти по стопам Христа, отвергая силу возрождения Св. Духом, то скоро увидим всю нищету наших стремлений. Если будем стараться исполнять Его заповеди, полагаясь только на свои силы, на своего природного, невоздержанного человека, то на первых порах бремя окажется для нас непосильным и мы с отчаянием падём, подавленные его тяжестью. Осуществить закон Христов в жизни нашими слабыми и склонными ко греху силами безусловно невозможно; единственно только при помощи Св. Духа ч е р е з о б н о в л е н и е нашего естества новой стихией благодатной жизни, закон Христов становится удобопонимаемым...

“Ирод, увидев Иисуса, — повествует св. евангелист Лука, — очень обрадовался, ибо давно желал видеть Его, потому что много слышал о Нём и надеялся увидеть от Него какое нибудь чудо. И предлагал Ему многие вопросы, но Он ничего не отвечал ему”... Сколько среди нас таких же Иродов! Они много если не слышат, то читают о Христе; желали бы видеть чудо от Него, раз Он Сын Божий и Спаситель мiра, и предлагают Ему много своих вопросов и сомнеий, ища на них ответа в возвещённом Им Евангилии и основанной Им Церкви. И по-видимому — как же не ответить Христу им? Как не показать чудо в удостоверение Своей Божественной Личности? Ведь Его спрашивал царь, ведь Его спрашиваем подчас и мы, великие мiра умственного и политического, скептики и реформаторы 20-го века! И что же? Он и теперь так же молчит, как молчал некогда перед Иродом. Он молчит потому, что мы спрашиваем Его только умственно, формально, внешне, а не сгорая от жажды спасения и отчаянного сознания своей немощи. Он молчит, потому что одно лишь любопытство сквозит на лицах вопрошающих, любопытство и гордыня эгоизма. Да и принесённое Им на землю Царство Божие, царство радости не может быть передано только словами и воспринято одним ухом. Не так нужно познакомиться с Господом, как хотел познакомиться с Ним Ирод; не так нам следует спрашивать Его, как некогда спрашивал он.

Царские чертоги гордыни, хотя бы и европейской, и сомнения — хотя бы и научного, — не арена для Его Божественных речей. Он отзывается только на зов сердца и отвечает только лишь на безграничное к Нему доверие. Не звать властно к себе на допрос Христа, а самому смиренно придти к Нему и поучиться от Него; не предъявлять Ему гордо свои вопросы и сомнения, а преклониться перед Ним и доверчиво вручить Ему свою жизнь и душу со всеми её мятежными тревогами.

Сколько душ, кажется, усердно стремятся ко Христу и не находят в себе полной веры в Него. Постоянно их тревожат сомнения: многого они никак не могут допустить и понять.

Мы напрасно думаем, что наши сомнения — что-то новое и небывалое: они были ещё при жизни Господа и затем повторялись и повторяются непрерывно, ибо враг рода человеческого не дремлет и неустанно работает над погибелью нашей. Побороть его злую силу сами мы одни, без Христа, не можем, но возрождённые благодатью в общении со Спасителем нашем, мы получаем возможность бороться и побеждать разъярённого врага.

В беседе нашей мы говорили, что истинные учёные и мыслители, лучшие умы человечества, верят в Бога, верят в бессмертие души человеческой и будущую жизнь; доказывали, как слаб наш разум, как несостоятельны те жалкие чувства, на которых строят свои заключения атеисты; опровергли взгляд теософов на Господа Иисуса Христа, на Его Богочеловечество; коснулись того ложного мнения, что будто бы Христос — миф. Говорили, что человек состоит не из одного тела, а что он — дух, заключённый в тело. Духовная сторона есть высшая сторона человеческой природы, и ею-то мы и соприкасаемся с Божеством. Христос — Бог, а Бог есть Дух. И пребывает в области свободного духа. Мы устанавливаем свои отношения к Нему лишь настолько, насколько обращаемся к Нему именно этой силой. И степень её свободной энергии определяет степень нашей в Него веры. Область свободного духа раскрывается только свободными усилиями человека, и в этой области Иисус Христос совершает спасение людей. Истинно веровать в Него нельзя, отдавшись стихийным влечениям природы. Сколько бы мы ни неслись по ним, как бы не развивались умственно, в каком бы пункте истории не находились — будем ли мы современными Христу евреями, или русскими нашего века, — всё равно мы этими путями к Нему не придём. И это по очень простой причине: они не ведут к Нему, а проходят ниже и мимо Него; они лежат в другой стихии и направляются в другую сторону.

Конечно, Его свет можно ощущать даже и в самых заскорузлых словах себялюбия, Его теплом можно пользоваться и самым холодным умам, но придти к Нему, признать Его Божественную Личность, отдаться Ему вполне,- можно только на пути духовной свободы.

А вступить на этот путь мы можем везде, в любом месте и в каком угодно времени; он (путь) всегда у нас под рукой — в высотах нашего духа. Теперь понятно, почему мы не можем иногда обрести полной веры в Христа и победить своего душевного ропота сомнений; почему между нами и Им какая-то преграда, что-то уводящее нас от Него; мы ищем Христа совсем не там, где Он есть на самом деле, идём к Нему совсем не той дорогой, которая ведёт к Нему. А мы должны войти в тот мiр, в котором пребывает Христос.

Для этого мы должны своей свободой подняться вверх над сферами нашей притягивающейся к земле жизни, и вступить в сферу духовную, имеющую своим центром притяжения не землю, а Небесного Отца. Там мы сейчас же почувствуем другие влияния. Там всё святое в восторге движется вокруг Духовного Солнца и увлекает с собою каждого вступающего. Там в лучезарном эфире мы подпадаем под токи той благодатной притягательной силы, которая и приведёт нас непосредственно к Его Святому Лику. Тот, кто искренно желает очистить сердце своё и очищает по мере сил, кто пламенно желает и ищет Бога, тот найдёт Его, ибо ещё в древности прозвучал любящий голос Господень: “Сыне, отдай мне сердце твое!”

Старайтесь убедить себя в существовании Бога не большим числом доказательств, а с помощью уменьшения наших страстей! Тогда мiр сверхчувственный, тогда жизнь загробная станут для вас понятны, близки и бесконечно дороги.

Подвигни, Господи, и наши вялые сердца и грешные, расшатанные сомнениями души, — придти к Тебе, преклониться перед Тобою, омочить Твои пречистые ноги слезами веры и умиления и всецело отдаться Твоей любви и Твоему отеческому водительству, не мудрствуя лукаво, а с простотой сердечной исполнять Твои Божественные заповеди. Тогда откроется нам Твоё слово, сами собой разрешатся наши сомнения, и увидим мы великое чудо нашего духовного просветления и примiрения.

Наше призвание не здесь на земле, наша родина и наша цель “там”, в том мiре, к которому призвал нас Господь. Люди, несочувствующие Церкви, говорят, что церковное учение о той жизни — какой-то тёмный и беспредметный мистицизм. Так ли это? Правы ли мы? Мы, христиане, — не от мiра сего. Это не значит, что наш мiр где-то отсюда за миллиарды вёрст, где-то за безконечными звёздными мiрами. Он внутри нас же самих, в окружающей нас природе, на всяком месте, в каждой душе. Стремиться из этого мiра в тот не значит нестись и рваться куда-то в безпредельную звёздную даль, в неизвестные пространства солнц и созвездий. Нет, это значит просто войти внутрь того, что находится в нас самих и кругом нас. В моей душе, какова она сейчас ни была, всё же просвечивает нечто высшее, благороднейшее и святое, хорошие мысли, чувства и желания, та же душа, но только в более совершенной и прекрасной форме бытия. Идти туда, к тому просвету, вживаться в его атмосферу, ткать из неё свои жизненные нити, — это и значит идти в тот небесный мiр, к которому мы призваны Господом. Стараться отдавать своё глубокое внимание всему окружающему нас живому, всякой былинке и вещи, входить своим умiротворённым сердцем в то светлое и прекрасное бытие, которое проникает во всё и отражается во всём, созерцая всё в Боге, отказавшись от себя, — это значит идти в царство “не от мiра сего”. Тот мiр есть лишь просветление, утончение и одухотворённый расцвет этого.







Мы смотрим на то же, что смотрят и другие, но видим в нём тот мiр, который для других пока остаётся сокрытым. Можем ли представить себе, что говорил незаметный цветок — лилия — сердцу и очам Господа, когда Он всю славу Соломона повергал перед нею ниц!

Мы не от мiра сего. Это, однако же, не значит, что мы должны чуждаться тех людей, с которыми нас сводит действительная жизнь и мечтать о других существах, которые более подходили бы к нашему идеалу. Да, мы должны быть как можно дальше от всего худого и в нас, и в других, наш долг — бороться с этим неустанно. Верующий в “то” царство — входит в самое внутреннейшее общение с окружающими его людьми, хотя часто и не ведомо для них. Не помимо их он ищет того неба, к которому призван, а в них же и через них же. Он идёт к тому мiру через деятельное общение с ближними, будь он в сфере мысли, дела или невидимой молитвы и любви. То, что может казаться уединением христианина, только видимость; он ближе к своим ближним, чем сами ближние между собою и к самим себе. Он сквозь них же, в их собственной глубине, видит просветлённый чудный мiр того царства всякой красоты, жизни и гармонии, который всегда обнимает их, но в который они никак войти не могут, неудержимо скользя по блестящей поверхности этого мiра... Наш рассудок склонен протестовать против подвигов, предпринимаемых нашими подвижниками, как например, уединение, столпничество, пост, частая и долгая молитва. Приведём очень характерный образчик такого протеста, сказавшийся в отзыве одного русского публициста о преп. Серафиме Саровском. Как известно, преп. Серафим предался столпничеству в конце 18-го столетия, в эпоху крупных революционных движений на Западе, и публицист по этому случаю бросает подвижнику такой укор: “Дух Божий и дух тьмы столкнулись, как два урагана в крутящемся смерче революции, и рушились царства, гибли народы, а он, Серафим, стоял тысячу дней на камне в безмолвной молитве. Люди боролись с людьми за будущность мiра, а он боролся с бесами за одного себя”...

Конечно, если оценивать людей со стороны их способности к борьбе за формальное право, стремящееся установить в мiре внешнюю правду, в которой до сего времени многие видят единственное лекарство от всех зол, то преп. Серафим, как такой общественный деятель (с точки зрения “многих” ), был явлением отрицательным; но не следует судить о такой огромной и просветлённой силе, как этот праведник Божий, лишь по этой мерке, ибо у него были свои основания искать других средств к врачеванию людей и для этого он стремился прежде всего постигнуть внутреннюю духовную жизнь человека, найти правду внутреннюю во внутренней совести, стремился для этого очистить себя от низменных страстей, а потом помогать людям в этом же направлении. И результаты жизни преп. Серафима, как мы знаем, оправдали его подвиги: преп. Серафим сделал в своё время (и по сие время делает и будет делать) много, о, как много, для страждущего человечества, неизмеримо больше, чем те, которые думают борьбою на баррикадах устанавливать внешнюю правду. Тысячи страждущих душою и телом приходили к старцу за помощью, помощью не призрачной, а действительной, врачующей людей; приходили измученные жизнью, протекшею для многих из них в бесплодной борьбе в среде того самого формального права, в котором малый разум человеческий только и видит своё спасение от всех зол. Всякому св. подвижник давал мiр Христов и все, кто имел с Преподобным общение, ощущали его великую любовь и её благодатную силу.

Одиночество подвижника — только путь к высшему единению.

Подвижники уходили в пустыню, леса, порывали связь с людьми и всецело отдавались подвигам нравственного совершенствования, но разобщение с мiром продолжалось только до тех пор, пока они не чувствовали того, что могут быть полезны людям; почувствовав же это, они с энтузиазмом и настойчивастью отдавались делу духовно-нравственного руководства людьми, искавшими спасения. В этом смысле наши подвижники были общественными деятелями в самом высоком и благородном значении этого слова: отдавшись стремлению к идеалу нравственного совершенства, они шли твёрдо и неуклонно к этой цели, и лучи этого подвига освещали не их одних, но всех кто соприкасался с ними.

Отрицатели думают, что наша святыня — жизнь загробная — только утешительная мечта, она скрашивает нашу тяжёлую и прозаическую жизнь своими грёзами, но сама — только грёза, не более: умер человек, истлеет и развеется тело... и всё исчезнет, как туман. И эти думы, основанные на нашем полном равнодушии к своему духовному мiру, на нашем религиозном невежестве, на потворстве своим животным страстям приводят многих к ужасному концу! Только верой в своё бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Многие самоубийцы покончили с собою (и ныне кончают) из-за одной и той же духовной болезни — от отсутствия высшей идеи существования в душе их.

“В наше тяжёлое и ответственное время материализм, отрицая в человеке человека с душою, с правами на бессмертие, проповедует какую то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что всё это делается ненужным, при том, указанном им случайном порядке бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, отталкиваются, мятутся, плодятся, греются и исчезают в безтолковом процессе жизни, чтобы завтра дать место другому такому же столбу. Если это так, тогда не стоит работать над собою, чтобы к концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода в несколько десятков лет? Для этого нужно лишь запастись, как муравью, зёрнами на зиму, практическим умением жить такою честностью, синоним которой — “ловкость”, столькими зёрнами, чтобы хватило на жизнь, иногда очень короткую, чтобы было тепло, удобно... Какие же идеалы для муравьёв?” (Гончаров).

Отнимая от себя небо и делая себя исключительно земным существом,человек волей-неволей прилагает себя к скотам бессмысленным и уподобляется им. Теперь многие — христиане лишь по паспорту. Многие даже ходят в церковь и молятся, а в бессмертие души своей едва ли верят, просто, наконец, об этом не думают. Есть и другие натуры: с виду часто грубые и порочные, а между тем природа их (может им самим неведомо) давно тоскует по высшим целям и смыслу жизни.

В семьях наших о высших целях жизни почти и не упоминается, а об идеи бессмертия не только уж вовсе не думают, но даже слишком нередко относятся к ней насмешливо. И это при детях, да даже ещё, пожалуй, с нарочитым назиданием. Вопрос о бессмертии — самый жизненный: вся наша жизнь, как личная, так и общественная, зиждется на вере в бессмертие души и будущую жизнь.

Бессмертие человека состоит в том, что душа его по смерти продолжает жить отдельно от тела, и человек за гробом продолжает своё существование в другом мiре, правда, в другой форме и других условиях. Смерть не прерывает существование человека, а только видоизменяет его. На земле люди называют одних живыми, а других — мёртвыми. Но кто же мёртвый? Это не человек, а часть человека — тело. Оно и предано земле, а главная часть человека — образ и подобие Бога — душа — жива! Она перешла в мiр загробный и живёт там. Бог не есть Бог мёртвых, но Бог живых, и земная жизнь наша только есть начало, приготовление к жизни вечной, нескончаемой. Нет и не было ни одного народа, который не ожидал бы будущей жизни — это чувство присуще душе человеческой. Вспомните Египет, Грецию и Рим, Индию... Конечно, форма выражения этой будущей жизни, характер и степень её назвития не у всех народов одинаковы. Языческие религии представляют большей частью более или менее ясные гадания об истине бессмертия души, и только христианство сообщило вере в бессмертие и загробную жизнь полную достоверность и истинное выражение, ибо оно не учение человеческое, а Богооткровенная истина. Вспомните древнегреческого писателя, историка Плутарха, который многов своей жизни путешествовал и много видел разных стран и народов и который писал: “Обойдите вы всю землю, вы увидите много во всём различий; вы увидите селения, где нет никаких законов; увидите людей, которые не знают, что такое деньги; встретите города без укреплений; целые племена, не имеющие жилищ, но нигде вы не найдёте страны или народа, среди которых не строились бы жертвы и не возносились бы молитвы к небу”. Есть религиозное ощущение, значит, есть и то, что в нём дано, то, что в нём ощущается. Есть Бог в нас — значит Он есть. Это чаяние вечной жизни, которое искони существовало в человеческом духе как нечто свышеприрождённое ему получило полное и совершенное развитие в христианстве. С поразительною силою убеждения говорит, например, апостол Павел о воскресении и будущей жизни в I-х Посланиях к Коринфянам и Солунянам. Загробная жизнь сделалась у Апостолов предметом твёрдой и непоколебимой уверенности, потому что им дано было зреть во очию эту посмертную жизнь — в лице воскресшего Христа. Это благодатная вера воодушевляла первых христиан, она же ярко светилась в жизни Святых Божиих и почти на наших глазах так ярко проявлялась, например, в жизни преп. Серафима Саровского, старца Амвросия Оптинского, о. Иоанна Кронштадского, которые ещё на земле как будто переступили таинственную грань мiра сего и жили далеко за его пределами. Они имели только благодатное знание о будущей жизни, отблеск которой словно отражается на их всегда детски радостных лицах и в восторженных речах, как людей, подобно Ап. Павлу, испытавших “восхищение до третьего неба” и слышавших там “неизреченные глаголы”.

Вот и нам в христианской жизни необходимо благодатное знание о будущей жизни, или твёрдая уверенность в вечной жизни, светом и дыханием которой всегда жили и живут истинно верующие христиане. “Заповедь Его есть жизнь вечная!”. Между тем для нас “вечная жизнь”- большею частью туманный вопрос философии, который материалисты и атеисты совершенно отрицают, основываясь на том, что их царь — рассудок — не принимает этого. Правда, находятся среди них благодетели человечества, которые говорят и заботятся об “общем благе” людей. Но прислушайтесь к речам этих проповедников общечеловеческого благополучия: вы слышите постоянно высокие фразы о самопожертвовании, о свободе, братстве и т.д., одного только вы не найдёте в этих обманчивых речах — слов “Бог” и “Христос”. Оказывается ни Бог, ни Христос не нужны этим мечтателям, которые хотят устроить общее благополучие на земле без сверхъестественной помощи и потому сознательно отрекаются от христианства. А это отречение от христианской религии равносильно отрицанию в жизни всякого нравственного смысла. Справедливо ещё в древности сказано Тертулианом, что душа наша по природе христианка.

Люди, приближающиеся к совершенству, достигшие чистоты сердца, “стяжавшие Духа Божьего”, находясь ещё в этом мiре, имеют дерзновение перед Вседержителем, входят в чертог Его, где ангелы и духи святых. Ещё будучи в теле, они твёрдо знают, что будут царствовать со Христом потому, что ещё здесь, на земле, познали сладость Божественного озарения и действие силы Его. Сверхъестественные дары Богообщения, получаемые душой, ещё находясь в теле, служат только залогом небесных благ, о которых нельзя человеку и рассказать, ибо нет у нас образов, нет слов для их изображения. Уже в настоящей жизни, поднявшись на вершины духовной высоты, эти святые люди переживают блаженство и радость, подобные вечной небесной радости в будущем веке. Они были ещё здесь ангелами, исцеляя всяческие недуги душевные и телесные; преображались на молитве, сияя фаворским светом: им повиновались стихии, пред ними преклонялись люди и звери, растения, вода и воздух.

Свои мысли, свои ведения, созерцания они оставили нам в своих творениях, и вот, на основании этих творений, как озарённых свыше, мы и будем говорить о будущей жизни, жизни по ту сторону гроба.

Человек, как существо предназначенное к бессмертию, не может не иметь предчувствия о нём, но в иных людях чувство это сильно, а в других слабо, что оно почти ни в чём не проявляется. Отчего это? Да оттого, что в теперешнем составе человека два начала: одно — бессмертное, которое не исчезает в смерти, другое смертное, которое живёт только до гроба. Каждое из этих начал производит в человеке сродное себе чувство. Оба эти начала так тесно связаны, что составляют теперь одно целое. Поэтому-то и чувство бессмертия с чувством смертности сливаются в одно, неопределённое чувство. Если человек живёт более тем, что есть в нём истинно бессмертного, т.е. духом, совестью, то чувство бессмертия усиливается, а если сильно предаётся тому, что есть в нём временное и мёртвое — плоти и крови, — то усиливается чувство смертности. Нашу душу, рвущуюся к свету небесному, нельзя удовлетворить земными благами и потому-то многие люди, по-видимому имеющие всё для земного счастья, испытывают великую тоску; недаром бл. Августин, испытав все удовольствия и прелести земные, воскликнул: “Ты создал нас для Себя, и сердце наше неспокойно до тех пор, пока не найдёт покоя в Тебе”.

А великий святитель Григорий Богослов сказал: “Ты создал всё непостоянным, чтобы мы всегда стремились к Тебе Постоянному, Вечнонеизменному!”.

Смерть — великое и страшное таинство; и самое таинственное в ней — момент разлучения души с телом, перехождение человека из жизни телесной в жизнь чисто духовную, из временной — в вечную. Люди, говорящие легкомысленно о смерти, люди, сами прерывающие свою жизнь самоубийством, глубоко несчастные и слепые ! Ведь самоубийство уничтожает только тело, но не бессмертный дух его, который, по разрешению от тела, перейдёт в вечность и некогда вновь соединится с тем же телом, хотя и изменённым. И тогда самоубийца даст отчёт не только за своё нравственное поведение на земле, но и за насильственное прекращение своей земной жизни посредством самоубийства, так что, следовательно, освобождая себя самоубийством от временных страданий, он чрез это самое подвергает себя величайшему страданию в жизни будущей, вечной. Человек не должен оставлять своего поста на земле, пока не отзовёт его Тот, Кто послал его сюда.

Даже в дохристианском мiре строго каралось самоубийство. В Греции от тела самоубийцы отсекали руку, которой он лишил себя жизни, и полагали отдельно. В Спарте и Кипре совсем не погребали. В Риме Тарквиний Приск повелел тела самоубийц распинать на крестах и отдавать их потом на съедение диким зверям и птицам. Аристотель порицал его, как проявление трусости: страдание и терпение лучшая школа героизма, вот для страдания-то, для терпения и недостаёт самоубийце сил и мужества, почему он и бежит от жизни. Много сил нужно чтобы переносить жизнь, которая нам не обещает ничего, кроме страданий, гораздо больше сил, чем для решения убить себя. И храбрость самоубийц — слепая — и только потому кажется некоторым отважной; индийская поговорка вещает: “Грудной ребёнок не боится тигра”. И храбрость самоубийцы сильна только до момента смерти, а в момент смерти душа прозревает, и скажи, храбрая душа, будешь ли ты так же сильна и там, пред тем, что тогда увидишь?

Дух человека скорее и легче отрешается от условий временной жизни, и, в то же время, когда у тела длится ещё борьба со смертью, дух освобождается и ещё прежде решительной смерти тела он уже витает как будто вне тела. Вот чем объясняют нередкие случаи, что в час кончины, ещё не совершившейся, человек, или правильнее, дух его в земном образе является в отдалении от тела близким сердцу людям.

Ещё несколько минут — и человек вступает в вечность... Как вдруг изменяется форма его бытия! Дух его видит самого себя, своё собственное существо; он видит предметы (и самые отдалённые) уже не телесными глазами, а каким-то непонятным нам теперь ощущением. Он говорит слова не членораздельными звуками, а мыслью; не руками осязает предметы, а чувством. Движется не ногами, а одной силой воли, и то, к чему он мог приближаться с великим трудом медленно, через большие пространства места и времени, теперь он настигает мгновенно; никакие естественные препятствия его не задерживают. Теперь и прошедшее ему видно как настоящее, и будущее не так скрыто, как прежде, и нет уже для него разделения, ни малых, ни больших, всё сливается в один момент — вечность. Что же он видит и чувствует?

Невыразимым ужасом поражает его открывшаяся вечность; её беспредельность поглощает его ограниченное существо; все его мысли и чувства теряются в бесконечности! Он видит предметы, для которых у нас нет ни образов, ни названий; слышит то, что на земле не может быть изображено никаким голосом и звуком; его созерцания и ощущения не могут быть выражены никакими словами. Он находит свет и мрак, но не здешний: свет, пред которым наше яркое солнце светилось бы менее, чем свеча пред солнцем; мрак, пред которым наша самая тёмная ночь была бы яснее дня. Он встречает там и подобные себе существа и узнаёт в них людей, так же отошедших из этого мiра.

Но какое изменение! Это уже не здешние лица и не земные тела: это одни души, вполне открывшиеся со всеми их внутренними свойствами, которые и облекают их соответственными себе образами.. По этим образам души узнают друг друга, а силою чувства узнают тех, с которыми сближались в здешней жизни. Встречаются духу нашему существа, такие сродные ему по естеству, но такие, которых одно приближение даёт ему чувствовать неизмеримо высшую над ним силу их. Одни из них выходят из беспредельного мрака, и всё существо их — мрак и зло; неизобразимы страдания в них самих, скорбь и гибель отличают их каждое движение и действие.

Но это ещё в низших сферах духовного мiра, ближайших к мiру земному.

А там, далее, дух видит бесконечное море непостижимого света, из которого выходят и другие существа, ещё более могучие: их природа и жизнь — одно необъятное добро, неизобразимое совершенство, невыразимая любовь; божественный свет наполняет всё существо их и сопровождает каждое движение...

Итак, в этом чудном мiре дух человека силою своей духовной природы и неодолимой силой притяжения с родного ей мiра летит всё далее и далее до того места, или лучше сказать, до той степени, до какой могут достигать его духовные силы, и весь, поразительным для него образом, перерождается. Тот ли это дух, который жил в человеке на земле, дух ограниченный и связанный плотью, едва заметный под массою тела, всецело ему служащий и порабощаемый так, что без тела, по-видимому, и жить и развиваться не мог! Теперь, что с ним сталось? Теперь всё: и доброе, и худое быстро, с неудержимою силою раскрывается; его мысли и чувства, нравственный характер, страсти, стремления воли, всё это развивается в необъятных размерах; сам он остановить их, ни изменить, ни победить не может; беспредельность вечности увлекает их до бесконечности; его недостатки и слабости обращаются в положительное зло; его зло делается бесконечным, его скорби обращаются в беспредельные страдания.

Представляете ли вы себе весь ужас такого состояния? Ваша душа, теперь не добрая, но ещё подавляющая и скрывающая в себе зло, там явится злой до бесконечности; ваше худое чувство, здесь ещё чем-нибудь сдержанное, если вы не искорените его здесь, обратится там в бешенство; если вы здесь владеете собою, там вы уже ничего не сможете с собою сделать: всё в вас и с вами перейдёт туда и разовьётся в бесконечности...

Душа человека, отрешаясь от тела, с многократной силой продолжает развивать в себе те качества, которые она приобрела в земной жизни...

Вследствие этого праведники бесконечно утверждаются в добродетели и преданности святой воле Божией, а нераскаянные грешники — в нечестии и ненависти к Богу. К концу мiровой истории и на небе, и на земле будут только две категории людей: беспредельно любящие Бога праведники и так же ненавидящие Его грешники.

Чем же ты сделаешься там, неверующий, грешный человек? Если ты здесь не хорош, то там будушь тёмным, злым духом. О, тогда ты сам себя не узнаешь, или нет: ты тогда слишком хорошо себя узнаешь, и понесёт тебя твоё зло собственным своим тяготением туда, где живёт вечное, бесконечное зло, в сообществе тёмных, злых сил. И на этом пути ты ни остановиться, ни возвратиться не сможешь и во веки веков будешь страдать, — чем? бешенством от своего собственного зла, которое не даст тебе покоя, и от той Среды, которая будет вечно окружать тебя и терзать без конца.

А что же душа добрая, что с нею?

И добро также раскроется во всей своей полноте и силе; оно будет развиваться со всей свободой, которой здесь не имело, обнаружит всё своё внутреннее достоинство, здесь большею частью сокрытое, неузнаваемое, неоценяемое, весь свой внутренний свет, здесь всячески затемняемый, всё своё блаженство, здесь подавляемое разными скорбями жизни. И понесётся эта душа, всей силой своего нравственно-развитого и добродетельно-возвышенного стремления в высшие сферы того мiра, туда, где в бесконечном свете живёт Источник и Первообраз всякого добра, в область светлых и чистейших существ и сама сделается ангелом, т.е. таким же светлым, чистым блаженным существом. Она будет уже на веки тверда теперь в добре, и никакое зло, ни внутреннее, ни внешнее, не сможет уже ни колебать её, ни изменить, ни повредить её блаженному состоянию. Ни колебать её, ни изменить, ни повредить её блаженному состоянию. Но и не праздно будет жить душа и наслаждаться блаженством: она будет действовать своим просвещённым умом в созерцании и постижении тайн, здесь не разгаданных и неизвестных: тайн Бога, мiроздания, себя самой и вечной жизни (Иоанн еп. Смоленский: Беседа в день Успения Божией Матери). Состояние наше в будущей жизни не будет состоянием бездеятельного покоя, мёртвым квиетизмом: оно будет представлять гармоническое, всецелое удовлетворение всех потребностей и стремлений нашей души, путём непрерывного, бесконечного развития. Ум, сердце и воля человека найдут для себя много достойных предметов и обильную пищу в этом развитии. Непостредственное общение с Богом, как всеозаряющим Светом, должно раскрыть нам всю беспредельность законов бытия: пред нами откроется такой кругозор, о котором мы в настоящей жизни не можем иметь и понятия. Только тогда удовлетворится та духовная жажда знания, которой томится человек в настоящей жизни. Один Бог — беспредельное море сущности — будет уже служить неисчерпаемо-возвышеннейшим предметом для нашего ума в его вечном стремлении — постигнуть Виновника всего существующего.

Вторым предметом нашего духовного созерцания будет дело нашего искупления, совершаемое Сыном Божиим, то великое и чудное дело, в которое желают проникнуть и ангельские умы, которым наше человеческое естество возведено в Лице Богочеловека на престол Божества.Третьим предметом нашего познавания будет мiр ангельский, мiр совершенных, чистейших духов.

Само человечестчо в его прошедших судьбах и настоящем его состоянии будет так же предметом, размышление о котором будет представлять для нас величайший интерес, как представляет и теперь, при наших ограниченных средствах познавания.

Наконец, преображённый и обновлённый мiр во всей его красоте и разнообразии будет привлекать к себе наш умственный взор и возбуждать чувство удивления и благоговения к Сотворившему всё премудростию.

К этому следует прибавить высокое нравственное удовлетворение, которое будут испытывать праведники вследствие взаимного сближения между собою. Не будет между ними ни зависти, ни ненависти, ни вражды, ни лжи, ничего такого, чем так полна и постоянно отравляется наша жизнь на земле. Братская любовь, ничем не нарушаемый мiр, полнейшее согласие, чистейшая правда будут царствовать среди блаженных обитателей Нового Иерусалима на небесах Какая необъятная область ведения и жизнедеятельности! Какой неисчерпаемый источник блаженства! (“Премудрость и благость Божия” — Голубинского)

При виде близкого существа, лежащего в гробу, многие приходят в отчаяние, смотрят на смерть, как на разлуку вечную, и вместо того, чтобы всеми силами помочь дорогому усопшему в его новой жизни, предаются безумной скорби и плачу. Но, ведь смерть не есть уничтожение, душа продолжает жить за гробом, в том мiре, в который, быть может, сейчас пойдём и мы... Послушайте, как смотрит на смерть человек, духовным опытом познавший, до чего близко слиты тот мiр и наш; человек этот сравнительно ещё недавно жил среди нас. Это была личность выдающаяся по уму и образованию; он с любовью изучал природу, изучал, как звёздное небо, так и анатомию; много путешествовал за границей, был и в Палестине, обладал знанием многих иностранных языков. В расцвете сил и деятельности он покинул мiр и 28 лет провёл в затворе. Но его уединение было только кажущимся и покой его не был бездеятельностью, а напротив — полон великого труда. У него была огромная семья его духовных детей; хотя он не видел их в лицо, как и они его, но вёл деятельную с ними переписку, и только одни его письма составили 8 книг. Ведя в затворе молитвенно-созерцательную жизнь, он в то же время беспрерывно трудился во славу Божию и оставил нам в наследие неоценимое сокровище — свои творения, которых насчитывается много томов. Последние одиннадцать лет своей жизни он ежедневно причащался, сам служа Божественную Литургию. Мы говорим о епископе Феофане, затворнике Вышенском, имя которого,к сожалению, чуждо слуху многих. Вот письмо этого праведника, пишущего к своей умiрающей сестре: “Прощай, сестра! Господь да благословит исход твой и путь твой по твоём исходе. Ведь ты не умрёшь. Тело умрёт, а ты перейдёшь в живой мiр, живая, себя помнящая и весь окружающий мiр узнающая. Там встретят тебя батюшка и матушка, братья и сёстры. Поклонись им, и наши им передай приветы и попроси попещись о нас. Тебя окружат твои дети со свими радостными приветами. Там лучше тебе будет, чем здесь. Так не ужасайся, видя приближающуюся смерть: она для тебя дверь в лучшую жизнь. Ангел-хранитель твой примет душу твою и поведёт её путями, какими Бог повелит. Грехи будут приходить — кайся во всех и будь крепкой веры, что Господь и Спаситель все грехи кающихся грешников изглаждает. Изглаждены и твои, когда покаялась. Эту веру поживее возставь в себе и пребудь с нею неразлучно. Даруй же тебе, Господи, мiрный исход! День, другой — и мы с тобой. Потому не тужи об остающихся. Прощай, Господь с тобой!” Как трогательно это письмо брата к умiрающей сестре! Каким спокойствием, какою крепкою верой, живой уверенностью в будущую блаженную жизнь дышит оно! Будто он провожает в недальний путь — дорогу; путь этот не в невидимую страну; он ведёт в дом Отчий, где ждут нас наши близкие, прежде нас туда Богом позванные. Он посылает всем им поклон и привет, просит их молитвенного попечения о себе. А любимой сестре желает мiрного, доброго пути — христианской непостыдной кончины.

Вот как христианин смотрит на смерть. Вот как он провожает и дорогих сердцу в загробный мiр. Не слышатся ли в его словах победные слова: “смерть, где твоё жало? ад, где твоя победа?” А вот послушайте, что он пишет к скорбному мужу умiрающей сестры: “Я всегда молился и молюсь, чтобы Господь дал сестре пожить, пока последние дети станут на ноги. Но судя потому, что вы мне сказали, теперь уже надо молиться о мiрной кончине. Что же делать? Что судил Бог, тому надо покориться. Что умiрает — ничего необыкновенного нет. Вслед за ней и мы пойдём той же дорогой. Это — общий всех путь. Но всё же смерть поражает всех и ко всем умiрающим мы относимся так, как бы они нечаянно умерли.

Вы останетесь доканчивать воспитание и устроение детей, а она отойдёт, и там что нужно и можно приготовит для встречи вас. Будьте мужем силы. Скрепите силы и мужайтесь. Ведь сестра-то сама не умрёт: тело умiрает, а личность умiрающей остаётся. Переходит лишь в другие порядки жизни. Вот и вы, пока она отойдёт, — в тот же мiр переходите вниманием. В теле, лежащем под образами и потом выносимом — её нет. И в могилу не её прячут. Она в другом месте. Так же жива, как и теперь. В первые часы и дни будет около вас... И только ни поговорить, да и увидеть её нельзя, но она — тут. Вникните в это. Мы, остающиеся, плачем, об отшедших, а им сразу легче: то состояние отрадное. Те, которые обмiрали и потом вводимы были в тело, находили его очень неудобным жилищем. То же самое будет чувствовать и сестра. Ей так лучше, а мы убиваемся, будто с нею беда какая случилась. Она смотрит и, верно, дивится. Я всегда был такого мнения, что по умершим не траур надо одевать, а праздничные наряды. Ну, останкам почившего надо отдать некий почёт, что совершенно справедливо, но зачем к этому телу у нас обращаются, как к живому лицу — удивляться надо. У Господа нет мёртвых, у Него все живы. А мы, насмотревшись на тело, — синеватое, глаза впали и т.д. — именно это изображение запечатлеваем, и этот-то обман раздирает сердце. Потом придёт в голову мысль: сырая могила... мрачная... увы!... бедный, несчастный наш умерший! А на самом то деле: он в светлом месте, в состоянии, полном отрады, свободный от всех связанностей... прелесть как ему хорошо. И всё так же жив, как был вчера, накануне смерти! Только ему было хуже, а теперь лучше. Что его не видно, это не потеря, он бывает тут. Отошедшие быстродвижны, как мысль, они ещё ближе становятся нам, чем были здесь, ибо здесь мы часто от любимых пространством, а невидимое бытие сокращает разделение, так что вспомни лишь об умершем (только сердечной, живой памятью) — он тут и есть.

У отошедших скоро начинается и подвиг перехода через мытарства. Тут нужна сестре помощь. Думайте об этом, и вы услышите вопль: помоги! Вот на что надлежит нам устремить всё внимание и всю любовь к ней. Я думаю, самый действенный показатель любви вашей к усопшей будет то, если вы с минуты отхода души погрузитесь в молитву о ней в новом её состоянии и новых неожиданных нуждах. Начав так, непрестанно молитесь Богу о помощи ей, особенно в продолжение шести недель, да и далее. В сказании Феодоры — мешок, из которого ангелы брали, чтобы отделываться от злых духов, были молитвы её старца. То же будут и ваши молитвы. Не забудьте так сделать — вот и любовь! Поскорее и меня известите... и я тоже начну, и дети пусть так делают... А слишком горевать и убиваться — мало имеет смысла”.

А вот ещё письмо того же подвижника к матери, схоронившей свою дочь и искавшей у него утешения:

“Милость Божия да будет с вами! Плачьте, плачьте! В этом нет ничего неестественного и укорного. Диво было бы, если бы мать не плакала о смерти дочери. Но при этом надо знать меру: не убиваться и не забывать тех понятий о смерти и умерших, которые даются нам христианством. Умерла! Не она умерла, а умерло тело; а она жива и так же живёт, как и мы, только в другом образе бытия. Она и к вам приходит и смотрит на вас. И надо полагать дивится, что вы плачете и убиваетесь, когда ей лучше. Тот образ бытия выше нашего. Если бы вы могли поговорить с нею лицом к лицу и попросили опять войти в тело, — она ни за что не согласилась бы. Зачем же вам вступать с ней в такое разногласие, какая уже тут будет любовь? Нельзя не пожалеть, что вам не пришлось лишний раз взглянуть в очи её, последнее дать ей объятие материнской любви. Ну, вот и поплачьте. Только всё немножко, телесные очи её закрылись, а душевными она смотрит; смотрите и вы на неё душою своею. Не воображайте её в могиле. Её там нет, там тело её, а она вне, и теперь, может быть, около вас стоит. Язык её замолк, но она не лишена говорить вам в сердце. Внимайте и услышите: “Мамочка! не тужи и не убивайся! Я с тобою и мне очень хорошо!” Отвечайте же и вы ей: “Ну, слава Богу, что тебе лучше!” Объятия её застыли, не прострутся более, но она собою, как душа, может обнять вашу душу и так же тепло, как теплы обычные объятия. Отвечайте же и вы спокойно, не метущеюся, тёплою памятью о ней... Вот и всё. Благослови вас, Господи, и утеши!”

Каким благородным мiром веет от этих строк! Но что же значит, что сердце наше часто болезеннно сжимается при мысли о смерти, и из груди вылетает невольный вздох: а всё же страшно умiрать!... дело понятное: ведь все утешения относятся к умiрающим “о Господе”, а “о Господе” умiрает только тот, кто здесь живёт для Господа по заповедям Господним. Наша светлая радостная вера говорит нам, что придёт то время, когда мы увидимся с нашими дорогими умершими и будем жить вместе, неразлучно, вечно. Вот как один из служителей Божиих, известный протоиерей Родион Путятин, говорит об этом: “Связанных союзом любви не разлучит Бог, Который есть безпредельная любовь. Слово Божие ничему нас так не учит, как взаимной любви, вечной любви учит нас. Почему же ты думаешь, что научая здесь нас любить друг друга, Бог будет по смерти отлучать нас о этой любви? Неужели же, соединяя нас здесь узами родства и дружбы, сближая нас мыслями и пожеланиями, Бог будет по смерти разлучать, отделять друг от друга, разрывая всякие наши узы?”

Да, это неестественно, это вовсе несвойственно нашему Богу, Который есть любовь безпредельная. Да, кого мы здесь на земле любим, с кем мы делим здесь радости, с теми и там будем радоваться. Родные ещё роднее тогда будут нам; близкие сердцу, будути ещё ближе, любовь наша взаимная будет ещё крепче. А зная эту истину, с каким усердием, с какою готовностью мы должны поминать наших умерших. Может быть твоё временное поминовение избавит их от вечных мук. И с какою благодарностью вспомнят они нас там! Но не все христиане в одинаковой степени молятся о своих умерших: одни молятся истинной молитвой, а другие молятся только на словах, а сердце их далече, поэтому не все молящиеся об умерших получают просимое, также и не все умершие удостаиваются через чужие молитвы вечного спасения. Вот что говорит св. Иоанн Дамаскин об избрании Богом живых для ходатайства: “По смерти таких Господь возбудит их родственников, ближних и друзей, направит мысли их, привлечёт сердца и преклонит души их к оказанию им помощи”. Чем же мы можем увериться, что Господь услышит нашу молитву за умерших, что Он простит им грехи, что Он успокоит их со святыми?

“Если вы во время молитвы или после молитвы за умершего, — говорит прот Р. Путятин, — бываете покойны насчёт участи умершего; если сердце ваше уверяет вас, что молитва ваша за умершего услышана, — будьте уверены, что умерший ваш покоен там. Спокойствие наше во время молитвы — есть признак спокойствия того, о ком молитесь. Ты скажешь: “Я не имею этого спокойствия, я молюсь и сомневаюсь; я прошу об умершем и с беспокойством думаю, услышал ли Бог молитву мою; прошу об успокоении его со Святыми, но всё не уверен в его спокойствии там. Что мне делать?” Скажи мне: продолжишь ли молиться об умершем при всей своей неуверенности в силе этой молитвы, и будешь ли, пока жив, молиться об умершем, несмотря на все твои сомнения и недоумения? Если продолжишь молиться, не перестанешь молиться, то будь уверен, что Господь молитву твою услышит. Да это одно, что ты не перестанешь молиться, что ты не отступаешь просить, — это одно довольно тебя вполне уверить, что Бог молитву твою слышит и по молитве твоей сделает. У тебя нет полной веры при молитве? Но есть постоянство, и за это постоянство Бог непременно услышит тебя. Иным Бог даёт за веру: “По вере вашей будет вам”, а тебе Бог соделает по молитве твоей, за твоё постоянство, за то, что ты всё просишь Его. Когда Бог не хочет услышать, тогда Он и молиться не даёт, тех Он не пускает с прошениями к Себе. Цари и владыки земные могут отказывать тому просителю, которому они сами позволяют являться к себе в дом с прошениями, но Бог, Отец наш Небесный, так никогда не делает; если уж Он дозволит тебе ходить в церковь молиться, если дозволяет с прошениями к Себе являться, то это так, что рано ли, поздно ли, но непременно услышит твою молитву, исполнит твоё прошение. Коли, у тебя достаёт усердия молиться, то будь уверен — у Бога достанет милости помиловать”.

Можно быть далеко или близко к умершему. Чем сильнее любовь к покойному, тем сильнее и наша молитва о нём, тем ближе и умерший к нам. Молитва веры до такой степени может приблизить к нам умершего, что мы сами почувствуем дыхание души его около нас. Во время молитвы преимущественно сердце сердцу весть подаёт.

Об умерших молись так (прот. Иоанн Кронштадский), как будто бы твоя душа находилась в аду, в пламени и ты сам мучился, чувствуй их муки своим сердцем и горячо молись об успокоении их в месте светле, где нет печали и слёз. “Молитесь друг за друга”, — говорит нам святое учение. На каждый день и когда лишь можешь — тверди про себя: “Господи, помилуй всех днесь пред Тобою представших!”, ибо каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле и души их становятся пред Богом; и сколь многие из них расстались с землёю никому неведомо, в грусти и тоске; никто не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе. И вот, может быть, с другого конца земли вознесётся и твоя молитва за упокой... Сколь умиленно душе, ставшей в страхе перед Господом, почувствовать в тот миг, что есть и за неё молитвенник, что осталось на земле человеческое существо и его любящее. Да и Бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уж ты столь пожалел его, то кольми паче пожалеет Он, бесконечно более милостивый, чем ты, и простит его тебя ради.

В нашей Церкви, от дней св. Апостолов, не было времени, когда бы христиане не молились за своих усопших братий и притом при совершении важнейшего из своих божественных богослужений. Первая литургия была составлена св. Апостолом Иаковом, братом Господним, и в ней находится следующая молитва: “Господи, Боже духов и всякия плоти, помяни православных, которых мы помянули, от Авеля праведного и до сего дня, Сам упокой их в селении живых, в Царствии Твоем, в сладостях рая, в недрах Авраама, и Исаака, и Иакова, Святых Отец наших, откуда отбегла болезнь, печаль и воздыхание, где присещает свет лица Твоего и освещает всегда”.

Молитва церковная есть такая всемогущая сила, которая проходит небеса, восходит к самому престолу Вседержителя, нисходит даже до бездны ада и изводит оттуда узников на свободу. Ибо она приносится Отцу Небесному во имя возлюбленного единородного Сына Его, пребезмерно-великою жертвою, принесённою Им за грехи всего мiра на Кресте, пред предлежащим на престоле пречистым Телом Его, за нас ломимым во оставление грехов. Она сопутствуется и подкрепляется молитвами всех святых, наипаче же всемогущею молитвою честнейшей Херувимов, Матери Божией.

Всякий раз, когда приносится умилостивительная жертва Тела и Крови Сына Божия, здесь присутствует и с нами молится весь собор Ангелов и Святых Божиих. Всякий раз, когда за литургией вспоминаются усопшие братья наши, души их сподобляются предстоять здесь вместе с Ангелами и молиться о спасении своём.

С каким претрепетным желанием душа твоего сродника, быть может, ожидает, пока пойдёшь ты в храм Божий поручить священнодействующему помянуть её при великом и страшном священнодействии и сам помолишься о ней вместе со всею Церковью. Ибо таким только образом она может учавствовать в приносимой умилостивительной Жертве. Какою отрадой и утешением преисполнится она, когда призванная во храм Божий поминовением, она предстанет здесь пред престолом Божиим с ликом ангельским, будет умолять Господа со всею Церковью о помиловании, просить о прощении грехов своих и о добром ответе на страшном суде Христовом! Какая неизъяснимая радость, восторг и блаженство обымут её, когда и её часть, вместе с другими, опустятся во святую Чашу, погрузится в Святейшей Крови Сына Божия, с молитвою священнодействующего: “Омый, Господи, грехи поминавшихся зде, Кровию Твоею!”.

Вот безценная услуга, вот неизъяснимая ничем помощь, которую можешь оказывать умершим сродникам своим каждый день, если захочешь быть внимательным и сострадательным к их загробной участи. Хотите ли принести что-либо в дар умершим сродникам вашим? — пошлите им туда через руки нищих и страждущих, сотворите по силе своей милостыню во имя их и будьте уверены, что дар ваш дойдёт по назначению, а порукою в том — Сам Господь наш Иисус Христос: “Понеже сотвористе единому от братьев Моих сих меньших, говорит Он, Мне сотворите”. А Он ли Всемогущий может оставаться у нас в долгу, хотя на малое время? Он ли Премилосердный и Всещедрый не воздаст сторицею душам отшедших от нас за всякое благодеяние во имя их? Он ли, Сладчайший Утешитель всех скорбящих, не найдёт, чем утешить души усопших братий наших, если мы утешим во имя Его хоть одну душу, страждующую на земле?

Может быть, духовная алчба и жажда правды Божией снедает душу брата твоего и сродника. Напитай же во имя его алчущего, напой жаждущего, и Господь насытит её явлением ей пресветлого для самих ангелов. Лица Своего и напоит её от источника благодати Животворящего Духа Святого. Быть может, обнажённая добрых дел и окаянная нечиситотами греховными душа сродника твоего стыдится пред святыми ангелами, укрывается от Лица Божия? Одень во имя её нагого, омой ноги утомлённому спутнику, укрой и упокой пришельца, и Господь Милосердный облечёт её одеждою заслуг Своих и омоет нечистоту её Своею Кровию.

Быть может, преследуемая и гонимая духами злобы, душа брата твоего ищет покрова и защиты, но не обретает их за недостоинство своё? Защити во имя её гонимого от гонящего, приими и упокой бесприютного сироту или бедствующую вдовицу, и Господь прострёт над душою брата твоего покров милосердия Своего, и духи злобы удалятся от неё со страхом, а святые ангелы оградят её покровом крыл своих.

Быть может, связанная, как узами, пленицами греховными, душа друга твоего томится в невидении Лица Божия, пребывает в тьме и мраке, далеко от светлого лика праведников? Посети во имя её заключённых в темнице узников, облегчи сердце их состраданием, утеши их возможною для тебя помощью, и Господь пошлёт светлых ангелов Своих утешить её в скорби, обрадовать её обетованием милости Своей.

Быть может, переселившаяся в духовный мiр, не переносясь в него прежде богомысленным размышлением, не приучив своего вкуса к его духовным наслаждениям, не сближившись молитвенно с его святыми обитателями, душа брата твоего или сродника явилась в него, как в страну чуждую, не находя себе сродников в этом небесном Иерусалиме? — укрой во имя её странника, приими и упокой неимущего, где главу подклонити, и Господь дарует ей одну из светлых обителей в дому Отца Небесного и все ангелы и души праведников примут её в своё светоносное общество.

Хотите ли когда беседовать с умершими вашими?.. беседуйте с ними посредством Слова Божия. Это такое всемогущее слово, которого слушает и которому повинуется всё, что на небесах и на земле и под землёю, которое слышат и сущие во гробе. Это такое владычественное и царственное слово, которого страшатся и трепещут духи злобы, которому внимают с благоговением св. Ангелы, которое понимают самые безсловесные твари, тем паче услышат и с радостью приимут души усопших в вере.

Души умерших, уединённые от мiра видимого, удалённые от суеты житейской, жаждут сего слова, как манны небесной. Посещая кладбище, воспойте священные песни Давидовы, разные другие молитвы — это доставит усопшим несказанное удовольствие и отраду, или же прочтите с молитвенным воспоминанием об умерших Св. Евангелие — вы обрадуете их более, нежели радует нас самая приятная весть о неожиданном счастье. Такая небесная беседа с умершими и для нас живущих есть лучшее утешение в мiре: она оживляет сердце, возвышает душу, просветляет разум, приводит весь дух наш в восторг небесный. О! насколько мы были бы чище, возвышеннее и совершеннее и сердцем, и душою, если бы чаще беседовали таким образом с умершими братиями нашими! Какое отрадное и для них, и для себя свидание с ними мы приготовили бы себе на случай собственной смерти! Вот что мы можем сделать умершим сродникам нашим — говорит Святитель Димитрий Херсонский. Пребудем в истинной любви к ним, да обрящем и мы духовную помощь в час смерти своей, а по смерти вспомянут и они нас любовию там, как мы с любовию поминаем их здесь; да встретят и они нас с веселием и радостию там, как мы со слезною молитвою проводили отселе...

Св. Иоанн Златоуст пишет: “Не напрасно узаконено Апостолами творить пред Страшными Тайнами поминовение об усопших: Апостолы знали, что велика бывает от сего польза для усопших, великое благодеяние. Не напрсно бывают моления, не напрасно милостыня: всё это установил Дух Святый, желая, чтобы мы получили пользу друг от друга, ибо благотворение живых в память усопших спасают тех и других. Есле усопший грешен, то мы своей любовью, заботой много можем ему помочь и из места мрака и скорби перевести его в светлый мiр безграничного счастья, а если усопший праведен, то сам он, находясь пред престолом Божиим, ответит на нашу любовь горячей молитвой о нашей душе, находящейся ещё в земной жизни”. “Перешедшие за гроб, как праведник, так и грешник, после частного суда, не получают ещё окончательного воздаяния, которое ещё предназначается получить полному человеку, т.е. по соединении души с телом, что произойдёт в момент воскресения тел человеческих. Неверующие говорят: “Как это тело воскреснет, когда оно давно истлело, обратилось в прах?”. Богу легче, удобнее собрать прах тела человеческого, рассеянный по лицу земли, нежели нам собрать платье наше, разбросанное по комнате, и никакие частицы наших тел, как бы они не были рассеяны, хотя бы наши тела истлели, хотя бы мы были сожжены, — не погибают для Бога. Они переходят в те стихии, из которых взяты рукой Вседержителя” (Августин, архиеп. Нижегор.). По учению нашей Церкви, праведники находятся в состоянии предначатия блаженства, а грешники — в состоянии предначатия мучения. Теперешний век — это промежуточное время между двумя пришествиями Христовыми, и настоящая жизнь каждого человека есть, следовательно, то время, в которое Христос пришёл спасти мiр, а не судить его. Время судить — впереди, тот будущий век, в который последует воскресение мёртвых и окончательное последнее решение загробной участи каждого человека. Настоящая наша жизнь, несмотря на все скорби, которыми она переполняется, должна возбуждать в живущих на земле чувство величайшей благодарности к Богу за возможность испросить прощение грехов себе и умершему; Св. Церковь наша, которая ежедневно сама молится с приношением Бескровной Жертвы о всех православных христианах, даёт нам пример любви и памяти об усопших. Будем же молиться и мы сами об них, но чтобы молитва наша была действительна, необходимы, во-первых, благоговение, усердие и смирение в самой молитве. Молитва наша, как за живых, так и за умерших, особенно бывает благотворна тогда, когда соединяется с приношением за них безкровной жертвы. Это самое сильное и действительное средство к испрошению милости Божией.

Итак, если вы всем сердцем желаете помочь вашему усопшему и делаете всё, чему учит св. Церковь — никак не допускайте сомнения в его спасении. Знайте, что это сомнение — это хитрость злого духа, потому что, если бы умерший недостоен был спасения, то вы не допущены были бы к ходатайству за него, как свидетельствует Иоанн Дамаскин, что “за недостойных спасения умерших Бог на молитву за них никого не подвигает: ни родителей, ни жену, ни мужа, ни родных, ни друзей; на таких умерших сбывается пророчество: несчастны те из умерших, о которых не молятся на земле живые!”.

До Страшного Суда есть время помогать друг другу и изменять загробное состояние наших отшедших. Всем усопшим, за которых приносится Безкровная Жертва, — этим самым приношением заглаждаются грехи, и усопшие получают возможность переходить в лучшее состояние. После Безкровной Жертвы могучим средством к изглажению грехов усопшего служит милостыня. Св. Иоанн Златоуст говорит: “Почти умершего милостыней и благотворениями, ибо это послужит к избавлению от вечных мук”. Если вы бедны, — не смущайтесь, помните, что лепта бедной вдовы была в очах Спасителя дороже всех богатых вкладов. Один праведник говорит так: “Если ты идёшь в церковь и у тебя денег мало и берёт тебя раздумье: дать ли нищему, или свечу поставить — то лучше дай нищему, а сам будь свечёй Богу: гори верой и свети любовью ко всему Божьему мiру. “Бог есть любовь”, — говорит любимый ученик Христа. Спаситель же Сам о Себе сказал, что Он есть жизнь, следовательно, жизнь есть любовь, а любовь есть жизнь. Как вечна жизнь, так вечна и любовь, она бессмертна, “она никогда не отпадает”, учит Ап. Павел. И она вместе с душою переходит за гроб в царство любви, где без любви никто не может быть. Любовь, укреплённая и освещённая верою, горит и за гробом к Источнику любви — Богу, и к ближним, оставшимся на земле. Какою нежною родительскою любовью любят умершие родители своих оставшихся на земле детей-сирот! Какою крепкою любовью любят переселившиеся супруги оставшихся на земле вдовствующих! Какою ангельскою любовью любят переселившиеся за гроб дети своих оставшихся на земле родителей! Какой чистосердечной и нежной любовью любят отошедшие от жизни сей братья, сёстры, знакомые и все истинные христиане оставшихся здесь своих сродников и друзей, с которыми соединяла их вера. Какое множество душ ожидает нас там! “Там, — говорит незабвенный Вышенский Святитель Феофан, — душу встречают все, о которых она молилась в продолжение своей земной жизни. Как это утешительно! Как милостив Господь к нашей душе, что повелевает встречать её тотчас же при вступлении в ещё неведомую ей страну, всем, о ком она ходатайствовала и к кому она сама прибегала за помощью. Эту силу веры, эти ощущения “жизни будущего века”, спокойную, радостную смерть при полном примiрении с жизнью даёт нашим подвижникам религия Христа, религия, перерождающая обыкновенных людей — в людей жизни, полных действительных подвигов, действительного самоотвержения. Всё это дала им религия, которую они познали опытным путём чрез свой подвиг. Вот что нам говорят наши Учители Церкви: “Человек пока в нерадении (т.е. не в жизни во Христе) боится часа смерти, а когда приблизится к Богу, тогда поглощается сей страх”... “Приобрети чистоту в делах твоих, чтобы озарялась душа твоя в молитве, чтобы помятованием о смерти возжигалась радость в уме твоём”. А другой говорит: “Живущий в любви, пожинёт жизнь от Бога и в этом ещё мiре в ощущаемом здесь, обоняет воздух Воскресения”... Этим состоянием души, стяжавшей Духа Святаго, объясняется величие перехода праведника из земного мiра в мiр духовный, и посмотрите, как спокойно и радостно умерает истинно верующий христианин! Чтобы понять религиозные истины, надо испытать на опыте их животворную и спасительную силу. По одному только созерцанию понять их нельзя, их нужно пережить, ибо они назначены для жизни.

Беда нашей современной жизни в том, что мы, если ищем истинно религиозной истины, то стремимся понять их только разумом, тогда как они познаются только жизнью. Если мы хотим понять христианство, то должны начать жить по-христиански. Тогда только мы познаем Христа. Одним только разумом Его понять нельзя. А между тем наша неверующая часть общества ищет Христа одним только рассудочным путём. И не мудрено, что не находит. Ведь только чистые сердцем узрят Бога. Надо очиститься, надо жить по-христиански, а тогда явится к нам Спаситель, как Он явился Ап. Фоме, и мы узрим Его и уверуем в Него.

Но... борьба со страстями! Как она непонятна для людей мiра сего, преданных служению плоти и земным кумiрам! Между тем, эта борьба, внутренняя борьба человека с самим собою, со своими нравственными недостаткамии слабостями, с худыми помыслами, со страстными движениями души, со сквернами сердца, с плотскими похотями и пр. — долг каждого христианина. Эта нравственная борьба — закон христианской жизни; в этой борьбе со страстями и в одолении их — весь смысл христианской жизни и вероучений, залог одухотворённого счастья человека на земле и блаженства на небесах. Все люди так страстно ищут счастья и не понимают, что это счастье не вне, а внутри нас, в очищенном от страстей сердце, в возвышенном уме, в просветлённой душе, в освобождённом от плотских вожделений духе... Это счастье достаётся именно путём нравственной борьбы человека с самим собою — борьбы со страстями.

“Все и всегда во что-нибудь верят, но не всякая вера имеет нравственное значение и может служить основанием для дела Божия; если я верю только в то, что мне приятно, или хочется верить, то такая вера, не выражающая собой самоотречения, не имеет нравственного достоинства, — говорит Вл. Соловьёв, — она не упраздняет нашей ограниченности, а напротив, обнаруживает и утверждает её. Нравственное достоинство принадлежит только такой вере, предмет которой нисколько от моего произвола не зависит, никакого отношения к моим собственным вкусам и мнениям не имеет, который дан мне, и не мне лично, а мне вместе со всеми и для всех. Своими человеческими силами нам не выкрутиться из рабства у дурных сил нашей природы, не уйти из их области в Царство Божие. Вот социализм иногда заявляет притязание осуществить христианскую мораль, но между христианством и социализмом толька та “маленькая” разница, что христианство требует отдавать своё, а социализм — брать чужое. Так искажается дивное христианское учение в том уме, который надеется лишь на свои силы, отказывается от помощи свыше, от благодати, принесённой нам Христом”...

При воздействии благодатной силы от Духа Святаго наша религия ставит человека на такую высоту самоотречения, в такую близость к небу, что естественному человеку, как бы он ни был одарён богато и всесторонне образован, при наличии только своих естественных сил — это недостижимо: “Но невозможное от человек — возможно Богу”.

Бог даёт верующему, по его вере и любви, силу высшего вдохновения, недоступную никакому философу, художнику, никакому поэту. “Не мерою даёт Бог духа” и не исчислит ни на каких весах количественную и качественную содержимость дарований Христова духа. “Верующий в Меня, — говорит Господь, — дела, которыя Я творю, и он сотворит, и больше сих сотворит”. Чего же после этого ещё может не доставать такому идеально-вдохновенному состоянию, которое осуществимо в христианстве? Великий “Апостол языков” неоднократно исповедавший свою естественную немощь и не забывавший никогда о своём прежнем неверии, и ведь он, всегда искренний и смиренный, в непосредственном переживании высшего благодатного озарения, настолько глубоко чувствовал в себе прилив творческих сил, что выразил это с необычайным дерзновением: “Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе”.

Напрасно думают, что высшая цель христианства — в аскетичском отречении от жизни, нет! А в освящении и очищении этой жизни, подъёме её навстречу нисходящему Богу. Христианство говорит о преобразовании естества, о движении вследствие этого не вперёд (внешняя культура), а вверх — к небу, к Богу: “Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный”. Идеал внутреннего преображения, а не внешнего прогресса. За многовековое существование человечества ни один человек только своими силами, без помощи свыше, не мог подняться над жизнью в область духа.